[indent] хмель — фаянс. хмель вкупе с подавленностью куда более гибкий, послушный, под пальцами плавящийся. юто сгибает ногу в колене, подтягиваясь чуть выше и подпихивая подушку себе куда-то под поясницу, щелкает крышкой зиппо и на хёнгу смотрит только краем глаза, старается не сбивать; хёнгу же обжигающим потоком — сначала зажато, неуверенно, растерянно, сбито — махом вываливает всё невысказанное. отголоски его мыслей, которые тот всё же пытается сдержать под напором очевидно рвущегося наружу беспокойства, долетают до него только эхом. юто отчего-то явно ощущает каждый выстрел разочарования в словах, произнесённых тихо, будто бы кому-то другому ещё есть до этого дело; а ещё в теле хёнгу, жестах рваных, будто тот руки не знает, куда деть. юто же не знает, как ему от этого наказания избавиться, а ещё хоть как-то помочь — пусть эта помощь и не нужна вовсе, потому что адачи — только лишь вероятное знакомство на одну ночь и не более того; адачи — чужой на эти пять сантиментов в секунду. это и делает всё гораздо проще; по крайней мере остаётся ощущение, будто хёнгу свои тревоги делит напополам. юто молчит, ведь это кажется единственным разумным решением по крайней мере сейчас; небрежно бросает ну же, валяй, я всё равно завтра ничего не вспомню, когда тот на мгновение тушуется и губы задумчиво закусывает; решает, наверное, стоит говорить или нет.
[indent] правда только в том, что всё-таки юто вспомнит, потому что привычка имеется одна — цепляться за мелочи и за чужие проблемы сильнее, чем за свои. из мелочей — что этой ночью на хёнгу была куртка кожаная, что кажется сорванной с чужого плеча, и что он невольно как-то теребит металлический зацеп у собачки; и ещё то, что взгляд его — уже не такой твёрдый, горящий звездой бетельгейзе — устремлён в потолок, и в нём читается нечто острое, витающее где-то выше всего; переполняющее, окутывающее, создающее метаморфозы: хёнгу минут пятнадцать назад взъерошенный, тревожный и разозлённый, а сейчас прохладный ветер из окна, которое тот так и оставил распахнутым, поправил те нервозность и негодование. в воздухе нечто меняется. становится спокойнее что ли. а ещё юто видит, что тот вроде как мёрзнет (может, всё ещё нервничает) — хёнгу потряхивает едва заметно, как током от оголённого провода.
[indent] юто старается дым табачный выдыхать беззвучно даже и зажигалку, которую мял пальцами, всё же пихает в карман джинс: вопреки тому, что за дверью грохочут басы очередного микса с нижнего этажа, кажется, будто в комнате тише обычного. адачи закрывает глаза и больше не смотрит в его сторону, будто тот зверёк, что, наконец, утихомирился, успокоился, и что любое лишнее движение спугнуть его может. хёнгу словно после долгой бури оказался выброшен на берег.
[indent] мешать не хочется. пожалеть — да. для сравнения, у юто сейчас все трудности — житейские и глупые; ограничиваются только выбором пиццы на вечер — сырной или ещё более сырной — и вкусом чая (о том, что тоской иногда кроет от расстояния, что разделяет его и семью, и что неудача одна за другой падают, падают, падают, он старается не думать). его проблемы всё же и рядом не стоят с тяжестью, которая свалилась на хёнгу — в момент юто всё же не может промолчать: ну и дерьмо. вот только вряд ли он нуждается в чужой жалости и поддержке — очевидно непривыкший, с громовыми раскатами в жизни и сердце вместо стабильности; оттого и расставил вокруг себя мышеловки, не имея возможности смотреть ночью на звёзды загоняя себя в оковы странной системы, где он совершенно абсолютно один.
[indent] его губы растягиваются в улыбке, когда хёнгу — какой-то неожиданно неловкий, испуганный, кипячёный, особенно зажатый — касается его пальцев своими, и реагирует как-то совсем неуверенно. обычно хёнгу виделся ему иногда непозволительно шумным, с поведением иногда уж больно кричащим. сейчас хёнгу другой и, возможно, настоящий. юто не уверен. он старается не придавать этому никакого значения — по коже пробегается легкий табунок мурашек, но юто списывает это на ночную прохладу. только издаёт тихий смешок, заглушаемый громким флоу из колонок, потому что хёнгу, кажется, совсем смутился. это не тот результат, которого юто добивался.
[indent] он наугад начинает копаться в верхнем шкафчике тумбочки в комнате хви — тот ведь не узнает, верно? — потому что всё же лучше приткнуть куда-то этот жалкий окурок, что юто до этого ермолил зубами, чем оставить хозяину сюрприз. когда хёнгу начинает интересоваться им, ему становится как-то не по себе. кто-кто, а юто сюда точно пришёл не для того, чтобы выворачивать душу наизнанку; но ему кажется честным, если он расскажет хоть что-нибудь. адачи позволяет воспоминаниям окутать его, и он понимает, что падает в пропасть где-то между токио и этим самым незначительным городком. и призраки прошлого, оказывается, бывают светлые-светлые, тёплые-тёплые — он утешает себя этим постоянно. а страшные — только самую малость.
[indent] — к счастью. максимум, на что способны мои — вынести всю душу своей заботой, серьёзно.
[indent] юто не хочется грузить парня, что и так по уши в виражах, по которым лезвием тупых ножниц проводят, и апориях своими мелкими трудностями. рассказывает, что когда приехал сюда — настоящую причину отчего-то умалчивает (хотя, кажется, о том, что юто — музыкант-неудачник, знают почти все, с кем его хви сталкивал, это никакой не секрет) и говорит, что просто захотелось — всё, что делал — курил, глотал горький кофе и сигаретный дым, стаптывал дороги и кутался в пальто поплотнее. плавился и варился в своей меланхолии — она была ленивой, но всё равно согревающей. она была дождливой. рассказывает, что первое время ужасно скучал по семье: мать прежде много запрещала и в рамки ставила, а сейчас ему никто не мешает травиться, травиться, травиться. отшучивается, что как-то даже хотел с крыши спрыгнуть, вот только для храбрости так много выпил, что до этой крыши так и не дошёл. а сейчас в мокпо он тонет. под тихий блюз из колонок, под шум ливня за окном. где-то на размытой границе реального и несуществующего, цепляется за это — он опускает подробности всех лулзов и осечек, о которые спотыкается ежедневно, глотает слова о том, что у него совсем ничего не получается и что иногда руки опускаются. он никогда в жизни не видел такого затмения, агонии; не видел такой реальности, что есть у хёнгу. видел только одну из версий, ту самую — одну из множества бесконечностей. поэтому, отвлекая, в деталях делится о том, что токио — яркий, неоновый, шумный; что мокпо от него отличается сильно — тут радуешься свободе, и даже ричмонду с вишней и комнате своей, особенно уютной. этот контраст — большого и маленького городов — ему нравится очень. если возможность появится, махни туда обязательно. хотя бы на выходные.
[indent] ему льстит безумно то, как хёнгу на него смотрит. так, будто бы ненужный и незначительный лепет ему действительно интересен, и юто какой-то волшебник, что складывает беспокойство во что-то невообразимое, волнующее, словно ветер — море. юто позволяет себе ловить его взгляд своим; по лицу напротив мягким градиентом тёплых оттенков ложится свет с улицы — этого хватает, чтобы видеть смягчившиеся черты. адачи замолкает ненадолго, и хёнгу в мгновение снова становится каким-то суетливым, словно не знает, куда себя деть. — эй, хёнгу, — юто плеча дотрагивается, совсем легко сжав пальцами и головой в сторону качает, к себе будто подзывает. чувствует себя неимоверно глупо: — если алкоголь больше не вариант, то, уверяю, это поможет.
[indent] у хёнгу в глазах — непонимание, недоумение; у юто в мыслях ну а почему бы и нет? когда тянет к себе за край куртки: — иди сюда. юто уверен, что обнимается так же классно, как и слушает.
[NIC]adachi yuto[/NIC] [AVA]https://i.imgur.com/V99vLA5.png[/AVA]
