#np les friction – louder than words;
kim jiwon |
|
трудным представляется писать свою историю
Я не помню практически ничего из детства. С самого моего начала я не знал, кто мои родители, кто я, как мое имя, сколько мне лет. Все элементарные вещи, которые знают обычные дети в пять лет, были для меня лишь неуловимой тенью. Я помнил какие-то обрывки эмоций, но мое тело было неподвижно. Я помню, как меня куда-то несли, а потом перед моими широко раскрытыми глазами появился он – мой хозяин, мой новый брат. Хотя, на тот момент я понятия не имел, что это за мальчишка, где я нахожусь и прочее.
В моей голове было слишком много вопросов, хотя вслух я не мог произнести и слова, когда я только «поселился» в просторном богато обставленном доме. Я видел, как мой новоиспеченный брат тянулся ко мне, что удивительно, я тянулся к нему в ответ – вот так просто, инстинктивно, что ли. Благодаря ему я научился разговаривать. Я не помнил, как именно происходил процесс, но в дальнейшем я понял, что этот мальчик должен будет научить меня всему, что знает сам… он научит меня быть человеком.
Как только я появился в доме семьи Ким, я предполагался как подарок для Ханбина – который сейчас мне как брат и даже больше. Горькую или нет, но правду я узнал лишь спустя несколько лет, когда в моем репертуаре было достаточно чувств, слов и палитры эмоций. Отец Ханбина подозвал меня к себе и начал рассказывать, что на самом деле я не человек. В какой-то степени меня это огорчило. Я знал, что такое грусть, когда видел своего друга после громких криков между ним и отцом, они очень часто спорили и ссорились. Я чувствовал, что не хочу быть просто каким-то «гибридом», не хочу быть каким-то полуроботом, потому что не понимал, в чем между нами разница. Но разница была, как сказал мне мистер Ким. Он рассказал мне кое-что о так называемых «гибридах», а я еще долго продолжал отталкивать от себя эту правду. Я был расстроен, не знал, что чувствовать еще, не знал, что нужно делать в такой ситуации, но я себе места не находил. Мне было, наверное, около девяти? Да, где-то так, скорее всего.
Его семья дала мне имя – Дживон. И благородно подарили мне свою фамилию – Ким. Но сам же Ханбин очень редко называл меня так, он дал мне другое имя, которым я пользуюсь чаще – Бобби. Оно простое, выговаривать легче. Мы были очень дружны, прямо не разлей вода. Я помню, как мы везде таскались парой, хотя за пределы дома я не выходил – его отец не позволял, боясь, что я потеряюсь, ведь меня купили за большие деньги. Это тоже было причиной, из-за которой Бин часто не общался с родителем. Иногда я становился свидетелем таких ссор, которых и представить себе не мог. Мой мозг работал очень странным образом. Я не мог различать какие-то чувства, не знал их названий, но когда я видел Ханбина в том или ином настроении – сразу понимал, будто это уже изначально было заложено где-то внутри меня. Я научился у него радости и задорному смеху. Научился чувству юмора и различным шалостям, которыми мы промышляли вдвоем, пока родителей не было дома. Он называл меня братом, а я дарил ему счастливую улыбку, потому что, несмотря на то, что я не был таким, как все, я был счастлив рядом с ним.
Моим самым тяжелым периодом стал тот момент, когда Ханбин перешел в среднюю школу. Мне было невыносимо грустно не только из-за этого факта, а из-за того, что он познакомился с неким Джинхваном, которого он то и дело называл Чинаном. Я слишком часто начал слышать чужое имя, когда брат возвращался домой. Мне не нужно было ходить в школу вместе с ним – все тот же указ отца. Так что в отсутствие Ханбина я листал его учебники, тетрадки, вглядывался в числа, слова и термины. Тогда я еще не мог разобрать их всех, но благодаря компьютеру, куда я мог вбивать непонятные мне вещи, я учился самостоятельно. Учился, на удивление, довольно быстро, из чего я сделал вывод, что и эти вещи я уже знал когда-то… должно быть, они были заложены в мой мозг еще давным-давно.
Я практически каждый день чувствовал прилив сил, когда Ханбин находился рядом. Когда мы играли вместе, решали задачи вместе, смеялись вместе и засыпали. Я впитывал его эмоции, как губка, стараясь подражать ему, но все равно я был другим… в чем тот никогда меня не попрекал. Я буквально ощущал на себе изменения, которые происходили ту или иную неделю – я рос, рос вместе с моим братом, и мне это нравилось. Мне не терпелось вырасти, не терпелось выйти в свет, посмотреть на город, узнать новых людей. Но с появлением выше названного Чинана, я перестал прогрессировать.
Дело было в том, что чем старше становился Ханбин, тем больше времени он проводил вне дома. Он рассказывал о планах со своим новым другом, рассказывал об их подготовках к урокам и прочих делах. Я чувствовал, что эти изменения в его поведении будто останавливали мои часы. Я не чувствовал того прилива сил, с которым раньше просыпался каждое утро. Я понимал, что я перестал расти. Уже несколько месяцев я не чувствовал никаких изменений в самом себе, чувствовал какую-то потаённую, неизведанную мне грусть, название которой я еще не мог знать. Но, тем не менее, я понимал, что слишком сильно завишу от Ханбина, который раньше всегда был рядом. Я слишком хорошо начал это осознавать. Зато когда он возвращался домой, грусть как рукой сносило, ведь он снова был со мной, мы снова смеялись, он рассказывал что-то новое, узнанное в школе или о каких-нибудь новостях, связанных с теми или иными вещами. Я слушал его, слушал его манеру речи, изучал его лицо, когда он говорил, замечая самые незначительные детали. Я впитывал все это, ведь я хотел быть таким, как он.
Я не раз твердил ему, что перестал расти. Это казалось мне какой-то идеей фикс, ведь я должен был развиваться, но что-то мне мешало. И однажды я долго думал, пока Ханбин снова проводил время со своим лучшим другом, стоит ли мне ненавидеть Чинана? Я не знал, как правильно нужно ненавидеть, но я чувствовал что-то, что мешало мне с каждым разом улыбаться, когда Бин возвращался домой. Хоть и физически боли я не чувствую, но тогда мне очень хотелось ее почувствовать. Сейчас я вспоминаю, что сколько бы не ударялся о какие-нибудь углы столов и стульев – боли я не чувствовал. Однажды я даже упал с лестницы, но не обнаружил, ни переломов, ни каких-либо ран. С одной стороны это было удобно, но с другой это напоминало мне все сильнее, что я всегда буду гибридом, неважно, как бы сильно я не хотел понять человеческие эмоции. У меня всегда будут вопросы.
Выслушав же мои пожелания насчет того, чтобы тот проводил дома больше времени, Ханбин решил, что нас стоит познакомить с Джинхваном. Поначалу я ничего не сказал, помню лишь то, что я чувствовал негодование, как иногда его чувствовал сам Ханбин, рассорившись в очередной раз с отцом. Я испытывал практически то же самое. Возможно, я был даже зол, но еще не осознавал этого по-настоящему. Но вот я впервые увидел человека, из-за которого перестал расти. Что меня удивило, так это то, что он был очень… дружелюбным? Да, наверное, так. Он протянул мне руку, а я не знал, что нужно делать в таких случаях. Тогда Ханбин научил меня рукопожатию. Как выяснилось позже, Чинан был в курсе, что я не человек, что у него вызывало больше энтузиазма спросить меня о чем-то. Кое-как, но я отвечал, стараясь улыбаться так широко, как только мог себе позволить – ведь люди должны быть дружелюбными друг с другом, верно?
К концу старшей школы ситуация в корне переменилась. Не знаю, чем именно было вызвано то, что я продолжил расти, но все вошло в свою колею. Может быть, это было связано с тем, что теперь Ханбин приводил Чинана к нам домой чуть ли не каждый день. Несмотря на то, что в то время Хван уже был на первом курсе университета, это не мешало ему проводить с нами время. Мы общались втроем, веселились, иногда занимались [я помогал им обоим с домашней работой, потому что к тому времени разбирался во многих вещах лучше них, Чинан хвалил меня за познания в математике и биологии]. Мои переживания как рукой сняло. Я считал Джинхвана своим другом, что удивительно, ведь до него я общался только с одним человеком – моим названным братом. Тогда в моей голове пронеслась мысль: «Дружить – это здорово». Я и сейчас так думаю.
Когда же Ханбин окончил школу, родители преподнесли ему щедрый подарок – квартиру, ведь он уже был зачислен на первый курс университета, где учился Джинхван. Как я слышал, это было самое престижное учебное заведение. На какой-то момент я переживал, что Бин оставит меня, переехав в новый дом, но все оказалось не так – мы вдвоем перебрались туда, правда, все прошло не так гладко, как планировалось. Я стал свидетелем страшной ссоры Ханбина с отцом из-за того, что тот не хотел поступать на медицинский факультет. Мы часто говорили с братом о его хобби, так что я прекрасно знал, что медицина в корне расходилась с тем, чем парень хотел заниматься на самом деле. Я никогда не видел Бина таким. Не знаю, стоило ли мне подслушивать их ссору [с другой стороны, чтобы не подслушивать, нужно было приложить титанические усилия, ведь они кричали на весь дом], но мне кажется, даже в этой ситуации я почерпнул что-то новое для себя. Я продолжал учиться у него – меня это радовало, потому что я каждый день боялся узнать, что у моего объема знаний есть предел.
Мы переехали очень быстро. Я наконец-то обрел ту свободу, о которой мечтал, ведь я был уже вполне сформирован для 19 лет. Я никогда не забуду, как впервые оказался на улице. Меня потрясало практически все: деревья, трава, асфальт, машины, самые разные люди вокруг – все это давало мне живое понятие мира. Я оказался на шаг ближе к цели быть человеком. Когда же новая квартира была уютно обставлена и более менее обжита, Ханбин приводил Чинана еще чаще, тот иногда даже оставался на ночь, ведь им все равно нужно было ездить в один и тот же университет. Я часто не спал, предпочитая либо сидеть у окна и смотреть на ночной Тэгу, либо исследуя содержимое холодильника, ведь там находились теперь продукты, которых раньше я не пробовал – Ханбин иногда покупал нечто алкогольное, а иногда экзотическое вроде… гамбургеров. Тогда я пристрастился к готовке, изучая практически каждый компонент, что мог увидеть, досконально. Пока Ханбина не было, я без стеснения брал его карточку и посещал супермаркеты и различные лавки со специями, ведь свободного времени у меня было много. Но далеко от дома я не ходил – боялся потеряться. У меня не было телефона, ведь он мне не нужен, по сути, так что таскать с собой обычные карты местности было неудобно, но я справлялся, иногда заходя дальше, чем нужно. Я всегда находил дорогу обратно, но все равно предпочитал держаться на небольшом расстоянии.
Вторым удивительным открытием для меня было то, что я, кажется, полюбил. Может быть, я любил и раньше, может быть, любил с самого появления в доме Кимов, но именно в тот период своей жизни меня будто осенило. Мы с Ханбином стали более близки, чем раньше. Я не знаю, как это можно объяснить, но почему-то я чувствовал какую-то потребность в том, чтобы больше касаться его, больше зависеть от его улыбки в свою сторону. Самое странное, что то же самое я чувствовал по отношению к Чинану. Хотя о втором я задумывался не так часто, как о брате, который, к слову, не был мне уже братом. Мы разговаривали очень долго Бином, в итоге придя к тому, что, возможно, быть вместе предначертано нам судьбой. Тогда я спросил его: «Что может значить судьба для такого, как я?», на что получил лишь мягкую ласковую улыбку и первый в моей жизни поцелуй. Даже если я захочу, я не смогу описать то, что почувствовал в тот момент.
Все перевернулось, когда в один из обычных дней Чинан снова остался у нас с ночевкой. Было поздно, помню, он тогда отошел на кухню, чтобы налить воды. Тогда я сам не удержался и первый поцеловал Ханбина, который специально травил различные шутки-байки весь вечер на тему каких-либо женитьб и прочего. Почему-то именно в тот момент мне захотелось сделать это. Ошибкой было то, что я не рассчитал, что Джинхван мог так быстро вернуться. Он застал нас за этим делом, ну а что мы? Лично я ничего не мог сделать, я даже в собственных чувствах путался, что уж говорить о действиях. Почему-то мне было… больно? Неприятно? Совестно? Было такое ощущение, будто я сделал что-то, чего не должен был. А еще я боялся, что из-за этого Хван мог прекратить нашу дружбу… дружбу, которая значила для меня слишком много.
Спустя несколько дней нам пришлось встретиться втроем и обсудить то, что произошло тогда ночью. Оказалось, что я чувствовал к Чинану то же, что и к Ханбину, хоть и не понимал, как такое могло произойти. Для меня все казалось катастрофой, но ребята сами пришли к выводу, что мы можем жить втроем, ведь, по сути, нам больше никто не был нужен. И знаете что? Я еще никогда не чувствовал себя таким счастливым.
Прошло несколько лет. На данном этапе жизни я вырвался из кокона, в котором жил все это время. Я хорошо ориентируюсь в городе, я чувствую, эмоционирую и даже работаю. К слову, с трудоустройством мне помог Джинхван, он порекомендовал меня лаборантом на одну из кафедр химии университета, где они учились с Ханбином. Узнав, что я гибрид, профессор пришел в неописуемый восторг, так что мне очень повезло. Мы живем втроем все в той же квартире. Я чувствую, что мои возможности беспредельны. Я перестал бояться, что когда-нибудь пойму, что все испытал на этом свете – это далеко не так. С каждым днем я совершенствуюсь, учусь у двух людей, которые сделали для меня очень много, за что я буду благодарен им всю свою жизнь. И я все еще счастлив, потому что мне удалось познать прекрасное чувство – любовь.
Я поворачиваю ключ в дверном замке и открываю дверь. Передо мной открывается небольшая комнатка, которую я снял на сегодняшнюю ночь, еле собрав оставшиеся деньги… последние деньги. Обстановка здесь скудная и серая, никак не предрасполагающая к «приятной» ночи. Но выбирать мне не приходится, я лишь вхожу внутрь, закрывая за собой дверь на защелку – не дай бог что. Оставляю канистру в углу, предпочитая забыть про нее на время. В воздухе витает какой-то на редкость тошнотворный запах, который я стараюсь игнорировать. Единственное окно, которое здесь есть и то заклеено газетами изнутри – словно недавний хозяин этой комнатки прятался от лучей навязчивого солнца. Я пожимаю плечами, меня полностью устраивает отсутствие какого-либо освещения.
Падаю спиной на кровать, стараясь не думать о том, сколько людей на ней спало до меня, да и смысл… вряд ли эти люди были лучше или хуже меня. На улице идет снег… из одежды на мне только потертые джинсы, старые кеды и растянутый папин свитер, который я ношу уже несколько лет. Так получилось, что это единственная вещь, доставшаяся мне от отца, которого я очень любил когда-то. Но все на этой планете имеет свой срок. Мне холодно, закутываюсь в тонкое одеяло, которое скорее похоже на простыню, пытаясь хоть как-то избежать холодных волн ветра, продувающего сквозь оконную раму. Я меняю положение, решив присесть. Достаю из кармана зажигалку и начинаю попеременно щелкать ею. Играюсь пальцами с появляющимся огоньком – не больно. «Больше ничто не сделает больно», – думается мне. Я откидываюсь спиной на подушку, чуть стукаясь макушкой о стенку и закрываю глаза.
Передо мной стоит он. Он что-то говорит, улыбается. В солнечном свете он выглядит еще более жизнерадостным, чем обычно. Его губы пухлые и мягкие, чем чаще я думаю об этом, тем чаще он замечает мою улыбку, возмущается, что я его не слушаю. Я лишь киваю головой, как бы показывая, что все мое внимание сосредоточено на его речи. Он продолжает рассказывать о чем-то, а я снова погружаюсь в свои думы. Его ресницы неестественно длинные, так, что позавидовала бы любая девушка на всем белом свете. Я часто просыпался рядом с ним и еще долго наблюдал, как его веки слегка дрожали, пока он спал. Его глаза самые красивые в этом мире. Мне еще не доводилось встречать человека с такими глазами. Когда они смотрят в сторону, они кажутся такими откровенными, изучающими… но когда они смотрят на меня, я немею, перестаю дышать, не в состоянии отвести собственного взгляда. Они завораживают, заставляют потерять разум, заставляют остановиться во времени. И я останавливаюсь каждый раз, когда он смотрит на меня. Порой я думаю, что в нем все идеально, ни одного изъяна, мать его. А потом думаю, что это все-таки невозможно, ведь идеальных людей не существует. Я пытался найти в нем недостатки за весь год, что мы вместе, но как бы я не силился – не смог. Иногда я думаю, что он не заслуживает такого, как я. Я даже пытался сказать ему это, за что он лишь улыбнулся, посмотрел на меня и сказал: «В мире не существует человека, которого я любил так сильно, как тебя». Я в жизни не улыбался так, как улыбался ему. Мое сердце билось быстрее обычного, я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Благодарил господа за то, что у меня есть он. Он стал для меня всем.
Внезапно солнечный свет исчезает слишком резко. На моих глазах медицинская повязка, он умудрился случайно брызнуть мне в глаза один из растворов своего лаборанта… пришлось ехать в больницу. Как он может быть ученым, раз он такой неаккуратный. Я не понимаю, что происходит, начинаю искать его, выставив руки вперед, а потом чьи-то руки обхватывают мою талию со спины, сцепляя пальцы в замок на моем животе. Я улыбаюсь, слыша его шепот мне на ухо. Я тихо смеюсь, поправляя очки по привычке, они все еще на мне, он не дал мне их потерять, пока я в панике пытался на ощупь найти их в его лаборатории. Он говорит мне что-то про то, что хотел бы поселиться в этом лифте вместе со мной, хотел бы остаться здесь навсегда, оказаться запертыми и изолированными от всего мира. Я лишь фыркаю, называю его ребенком, хотя он старше меня всего на год. Я всегда побаивался лифта в его доме, я каждую минуту ждал от него подвоха и какой-то неисправности, боялся, что мы можем остановиться в любой момент. Но он всегда относился к этому легкомысленно, не принимал во внимание мои опасения, я обычно сторонюсь таких вещей, имея особое предчувствие. Он тыкается кончиком носа мне в затылок, снова шепча что-то о том, что мы должны остаться здесь навсегда, ему здесь нравится. Я качаю головой, отвечая, что это невозможно, а потом внезапно лифт останавливается с громким скрежетом. Мои опасения подтвердились. Я спрашиваю, где именно мы застряли, на что он отвечает мне, что совсем немного, и мы были бы на нужном пятом этаже. Я решаю, что лучше здесь не задерживаться, ведь черт знает, что именно могло произойти с этим лифтом. Силой мне удается раздвинуть двери лифта, оставляя небольшую щель, куда мы могли бы пролезть оба. Благо, это старый лифт, двери остаются в том же положении, даже когда я отпускаю их. Мне удается зацепиться за край и подтянуть себя, в итоге оказываясь вне лифта. Недолго думая, я разворачиваюсь, протягивая руку, по моим предположениям, в зону лифта, зову его. Он отнекивается и говорит, что хочет жить теперь в этом лифте. «Непослушный мальчишка», – думаю я, пытаясь заставить его подойти и взять меня за руку. Он упирается еще добрую минуту, что заставляет меня выйти из себя и накричать на него, чего я обычно не делаю. Кажется, это действует, он замолкает, больше не препираясь, слышу его тихие шаги по металлическому полу, а затем я чувствую его теплую ладонь на моей холодной. Я почти трясусь от мысли, что лифт может рухнуть – как в моих снах иногда это случалось. Я хватаю его за руки и вытягиваю к себе, после слыша оглушительный скрежет лифта. Мое сердце замирает, потому что через каких-то несколько секунд я слышу, как он разбивается где-то внизу. Тихо истерично смеюсь, потому что еще чуть-чуть, я уверен, и его задело бы. Я не вижу, где мы находимся, но чувствую, как он устало прислонился к моей груди щекой. Поглаживаю его по волосам и рассказываю о своих переживаниях – уж больно ненавижу я такие лифты, мол, видишь, как они ненадежные. Он молчит. Я дергаю его за плечо одной рукой, называя по имени. Повышаю голос, начиная на ощупь трогать его тело… где-то в районе талии я чувствую что-то теплое и вязкое… я не сразу понимаю, что это, практически кричу его имя, но он продолжает не отзываться. Спустя какую-то минуту я осознаю… что не успел его вытащить из лифта. Я чувствую мягкие ткани органов, когда ощупываю свои колени и не сдерживаю истошного вопля.
С того дня прошел месяц. Я забыл, что значит жить, как раньше. Я порвал все контакты с людьми, которых раньше называл друзьями. С семьей я давно не поддерживаю никаких отношений, так что я остался совсем один. Узнав о произошедшем, на работе благородно выписали мне отпуск за мой счет, конечно же, на добрых три месяца. Лишь иногда на моем счету оказывается та или иная сумма денег, как я предполагаю от матери, которая еще помнит, что у нее есть сын от первого неудавшегося брака.
Все свое время я провожу в кровати, завернувшись в одеяло. Я боюсь закрывать глаза – передо мной сразу встает образ той картины, которую я не мог видеть, но мог представить по описанию врачей. Я слышу его голос перед тем, как кричу на него. Я никогда раньше на него не кричал, не имел права, не позволял себе обходиться с ним грубо, потому что иначе знал, что мог ненароком обидеть его – он у меня такой ранимый… был… ранимым. Последнее, что он услышал перед тем, как умереть – мой разозленный голос. Я даже не осознавал, что такое могло произойти, пытался не думать об этом. А теперь я здесь… один, запертый в его квартире, кутающийся в его одеяло, пропитанный его запахом. Я хватаюсь за оставшийся его образ в предметах обстановки, не отпуская ни на секунду. Я еще не верю, что его нет. Это все кажется мне жестоким сном, от которого я не желаю просыпаться. Я почти не сплю. Глотаю какие-то таблетки, прописанные психиатром одну за другой в надежде уснуть, но вместо этого только ворочаюсь на его кровати, моля бога вернуть его мне. Ведь мы были так счастливы… мы были самыми счастливыми. А теперь от этого «мы» остался только «я». Из моих глаз снова текут слезы… это происходит раз в двадцатый за день, я уже не пытаюсь их стереть с щек, лишь моргаю иногда, позволяя соленым каплям стекать к вискам. Мое сердце разрывается на куски. Я не вижу ни единой причины жить на этой планете дальше. Он был для меня всем, черт возьми. За этот год он дал мне целую жизнь, он вдохнул в меня жажду к открытиям, нашептывая на ухо разные глупости о том, что когда-нибудь я мог бы собрать свою собственную экспедицию к островам Гренландии. Я лишь отмахивался тогда, а он наигранно хмурился, а потом продолжал убеждать меня в том, что мы могли бы жить там вместе… среди белых медведей. Это воспоминание отдается где-то в голове острой и резкой болью, так что я вскакиваю с кровати, держать за виски. Не мог выдерживать эту боль, встаю с кровати и сметаю все, что было на прикроватной тумбочке, включая его любимую кружку, которую я целый месяц до этого момента прожигал взглядом, убивая себя мыслями о случившемся. Увидев, что я натворил, я как мантру шепчу про себя «нет-нет-нет» и опускаюсь на колени рядом с осколками. Хватаю их пальцами, сжимая в ладонях, снова давая выход эмоциям. Чувствую, как по моим еще влажным щекам снова стекают слезы… не сдерживаю крика, а потом смотрю на свои окровавленные ладони, напоминающие мне о том, что случилось. Рыдаю уже навзрыд, срывая голос, глядя на собственные ладони. Я понимаю, что не могу жить без него.
Открываю глаза и встречаюсь с посеревшим потолком. Тыльной стороной ладони утираю щеки, понимаю, что плакал, пока так лежал. Разбив его кружку, я решил подготовить все. Нашел старый отель на окраине города, куда заезжают туристы раз в пару месяцев. Я хорошо убедился, что в этом отеле буду один. Мне удалось протащить с собой десятилитровую канистру с бензином. Это был мой план. Я практически не чувствовал собственного тела из-за количества таблеток, которое принимаю теперь. В последний раз, когда я смотрелся в зеркало, я думал, что совсем сошел с ума, думая, что вижу чужое лицо. Но после, тщательно изучив его, я понял, что это я… мое лицо… я не узнал себя, хоть и не очень-то хотелось. В тот же раз меня вывернуло прямо в раковину… кровью. И я понял, что продолжать жить так невозможно. Все в этом блядском мире отчаянно напоминало о нем, каждая улица, где мы гуляли, каждый магазин, в который мы ходили. Я жил в его квартире целый месяц, отчаянно целуя каждую его вещь, не прекращая молиться. Я каждый день ждал, что он войдет в эту дверь, как ни в чем не бывало и скажет «привет». Но этого не происходило… я сошел с ума.
Сжимаю кулак, впиваясь ногтями в еще свежие раны от осколков, буквально выдавливая кровь. Я не чувствую боли… эти таблетки лишают физической боли, но не духовной. Я бы все отдал, чтобы почувствовать что-то кроме этой боли, которая убивает меня с каждым днем все быстрее. Еще несколько минут стою и смотрю на небольшие капли крови, стекающие на пол, опять вспоминаю его. Ему бы не понравилось, что я испортил пол… заставил бы вымывать каждый метр. Улыбаюсь от отчаяния и пытаюсь руками вытереть кровь с пыльного деревянного пола, не заботясь о том, что могу подхватить невесть какую инфекцию – меня больше не волнуют такие мелкие проблемы. Поднимаюсь с пола и направляюсь к канистре. Кое-как ее поднимаю на уровень собственных плеч, вываливая розоватую жидкость по всей комнате. Спустя несколько минут Все вокруг становится мокрым: пол, маленький столик у окна с газетами, кровать и все белье. Мои джинсы и кеды также оказываются в бензине. «Ничего страшного, так будет даже быстрее», – я легко и сонно улыбаюсь. Достаю из кармана пачку таблеток, прихваченную с собой из его квартиры – снотворное. Вываливаю на ладонь каждую таблетку, в итоге выкидывая куда-то пустую баночку. Запихиваю в себя горсть, заставляя себя глотать насильно ту часть, которая так и грозится вырваться из моего горло во внешнюю среду. Достаю из другого кармана зажигалку и медленно, спотыкаясь иду к кровати, сажусь на ней в позу лотоса – он часто любил так сидеть и медитировать. Он несколько раз пытался приучить меня заниматься этой ерундой, но я каждый раз находил отмазку – у меня вообще не получалось заставить себя расслабиться таким способом. Слышу знакомый щелчок и опускаю его к холодному мокрому пастельному белью, которое тут же загорается и погружает в огонь всю комнату слишком быстро, включая мои ноги, облитые заодно. Я улыбаюсь до боли широко, засыпая и чувствуя запах паленой плоти. В моей голове вертится только одна мысль: «Я иду к тебе», пока мои чувства и организм не отключаются окончательно.
