он начинал думать слишком много и слишком запредельно, и эти громоздкие мысли оседали на языке, но так никогда и не соглашались сорваться с него. он усвоил, что в тюрьме у каждого свои проблемы, нечего совать нос в чужие. сиди и не светись. мотай свой срок. у юто за плечами — почти четыре года тюрьмы, очередная потрёпанная книга в мягкой обложке — на этот раз сочинения беркли, — взятая у сокамерника-мошенника с россыпью глубоких шрамов у рта, монетки, затаренные между тонких страниц (монеты в тюрьме как предмет контрабанды: их можно заточить в любой момент о камень и располосовать в драке морду. но юто оружие было без надобности, ему всего лишь надо было чем-то занять руки), фокусы. у юто за плечами — сон на жёсткой койке, резьба по дереву рука к руке с другими заключенными и море времени со своими парадоксами наедине. у юто за плечами — больше тысячи чёртовых дней налаживания-поддерживания нужных связей вне привычной среды обитания (потому что он не позволит себе остаться без всего, когда, наконец, выберется на свободу), примерное поведение зайки-паиньки, делающей то, что ему говорят люди повыше, и общение на короткой дистанции с каждым служащим тюрьмы, которые подкидывают ему относительно негрязную работу, постоянные физические нагрузки и полная уверенность в том, что рано или поздно всё вернётся на круги своя. или не совсем. и на самом дне бывают глубокие ямы, в которые можно упасть, но он уверен, что и дотуда ему ещё далеко. солнце вставало и закатывалось за горизонт, а он не видел ни восходов, ни закатов. его утешало то, что он остался не один; расстраивало — что с ним не остался тот, в кого он верил больше, чем в самого себя. юто не осуждает.

последние полгода отсидки он не мог не чувствовать, как над тюрьмой сгущаются тучи, — это похоже на то же чувство, как в несколько дней перед их решающим делом. тогда они практически добрались до эм; они тратили долгие месяцы на поиск необходимой информации о его личности. их покровитель вышел за рамки дозволенного, когда предположил, что они и их труды принадлежат ему и больше никому. из памяти не выходит лицо супруги товарища, которой они сообщили о его смерти до того, как это сделает сми. они копали всё так, чтобы никто ничего не заподозрил; они выполняли свою работу как положено и в тайне распутывали чужую хитросплетенную паутину, которой были связаны по рукам и ногам. они доверились юто — сопляку с его обещаниями вытащить их всех из этого дерьма, — потому что он прежде никогда их не подводил. и их работа всегда строилась лишь на честном слове: никакого вороха бумаг и клятв на крови. в какой-то момент что-то пошло не по плану, но осознание всего пришло слишком поздно. юто успел вслепую набрать номер, который всё ещё помнит и повторяет, потому что забывать не хочет, чтобы бросить короткое: кино, сворачивайтесь. это был он. и осуждение в глазах, обращенных к человеку напротив: с их работой каждый раз приходится ожидать ножа в спину. дальше он помнит давящие на запястье наручники и офицера полиции, смотрящего на него одновременно с непониманием и жалостью: у двадцатитрехлетнего мальчишки есть силы, хорошие мозги и возможность наладить свою жизнь без этого всего; зачем? а у юто каждое кровяное тельце в жилах кипела от возможности сорвать большой куш, азарта и неутолимой жажды вызова самому себе. вероятно, он болен этим.

адачи не сдал никого из своих. а эм не настаивал: он преподал им всем урок.

первое время его пожирала тоска. не отпускала обида на то, что он остался один. в дни, отведённые на встречи с близкими или короткие звонки, было ещё хуже, и хотелось выть от отчаяния — никто не приходил, никто ничего не передавал, никто не беспокоился, как он тут. он убеждал себя в том, что это неправильно — пускать в голову мысли, что они обязаны поддерживать с ним связь после того, что случилось; мысли, что это всё так, блять, нечестно. юто дал им шанс повернуть всё существование в иное русло, начать заниматься чем-то другим, где-нибудь осесть и просто жить, пусть и такой ценой. его никто не просил. и он не должен их за это порицать. только боль не отступала, и практически каждый день бил себя со всей силы кулаком в грудь, будто это способно угомонить бешено стучащее и разрывающееся на лоскуты сердце от того, что и хёнгу его оставил; сердце не принимало и не хотело принимать, пыталось пробиться на волю сквозь грудную клетку. юто хотел смотреть на всё без розовых очков, но неужели он не заслужил хотя бы весточки о том, что с ним всё в порядке? в голове штормило, он метался от одной к другой мысли, ни в одной не находя надежного причала: потому что был привязан к кино (хотя сейчас произносит это слово в своей голове, кривясь, как при травяной микстуре от кашля), и тот, казалось, вроде как любит его. когда-то они называли друг друга друзьями; когда-то юто всё устраивало. до определенного момента — той самой точки невозврата, когда порядком поздно включать поворотники и пытаться что-то менять. у юто всё ещё под ребрами чувства вальяжно тонут в разожжённом хёнгу пламени. он перевернул вверх дном привычный порядок вещей, потому что адачи не привык за кем-то бегать, но за ним был готов побежать хоть на край света; он вырывал из петель все двери в его душе, за которые никто, даже сам юто, никогда не мог шагнуть. он устроил там пожар, и дотла сгорело всё, до пепелища, что — как там говорят? — помещалось за отметкой ''до'', а потом величественно воссел там же — в голове и в груди.

позже, когда юто вроде как смирился, на связь вышел один из их шайки - джинхо. ненапрямую: через охранников, других заключённых и его сокамерника; короткими бумажными письмами, вложенных в книги, или мелкими передачками. друг, в отличие от остальных, не пытался начать всё с чистого листа, практически сразу он заморозил счет адачи в банке, и старался по возможности следить за тем, как у кого что складывается. и юто с облегчением выдыхал, сжимая кулаки крепко-крепко: с ними всё хорошо, с кино всё в порядке. и этого хватало. а слова джинхо о том, что он вытащит юто, притупляло на время все те чувства, что его угнетали. и до какой-то поры он просил держать в курсе, как у хёнгу всё складывается; когда он узнал, что хёнгу кого-то себе нашёл, долго комкал бумажку с проклятыми словами в ладони, закусывая щёку от вороха испытываемых чувств: ревности, обиды, гнева. а потом вроде как всё отпустил и попросил оставить слежку хотя бы за хёнгу — у него всё налаживается, и в его новом мире не будет место никому из них.

за последние три с половиной года он видео начальника тюрьмы несколько раз. издалека вид у него был несколько лучше, чем при ближайшем рассмотрении, а ещё от него версту несло олд спайсом. в затылке вдруг завел шарманку пакостный голосок. юто почувствовал, как где-то в районе желудка у него разверзлась пустота, когда тот начал задавать вопросы о сроке, который ему остался. он с непониманием кивнул, когда, прокашлявшись, мужчина проговорил: мы отпустим вас сегодня., хотя у юто еще срок в два месяца. он кивнул, стал ждать, когда за ложкой мёда последует бочка дёгтя. но ничего.как во сне он начал собирать пожитки, а большую часть — просто раздал. когда ему выдали вещи, с которыми повязали тогда, юто отдал себе отчет в том, что в обратном направлении не пройдёт уже никогда, придётся стать осмотрительнее. где-то внутри разливалось что-то похожее на растопленную сладость — томящую и тягучую. перебирая пальцами пуговицы дорогой рубашки, которая теперь стала ему чуть тесноватой в плечах, он кивнул будто самому себе: вот оно, то, чего ему не хватало — он будет жить, как привык: ни в чём себе не отказывая. пришло осознание того, что пусть и придётся дальше действовать из подполья и виться в не тех кругах, но у него хватит ума и способностей, чтобы держаться правильных покровителей. его имя теперь на слуху, о его ''заслугах'' и навыках тоже всем известно. юто — эквивалентные улыбки, тысячу раз склеенные дурным скотчем отношения и больше никаких просчётов. о том, что в раннем освобождении был замешан джинхо, у него сомнений не было.

пока юто должен где-то осесть на денёк-два. ему необходима самая пенная и горячая ванна на свете (так, чтобы надолго и всерьез), пролистать новости на айпаде, по тяжести которого в своей руке он соскучился, и съесть самую большую сырную пиццу, какую только найдет в списке доставщиков. в машине он настроил радио на ретроволну и стал слушать песни, которые были в ходу еще до того, как он появился на свет. боб дилан пел о том, что скоро будет ливень.

\ \ \

юто вынашивает план того, как этот ублюдок обосрётся. а в глотке застревает странный привкус мелкой нервозности, горький, как вчерашний кофе. за ними всеми ведут слежку, и уже давно. с того самого момента, как юто кинуло в неволю, а все остальные разбрелись кто куда. и за каждым из них кто-то стоял. эм никого из них не отпустил. причина, по которой джинхо успел вызволить юто из тюрьмы была очевидной: он хотел, чтобы адачи, по возможности, со всем разобрался, как и обычно, пока люди их бывшего работодателя ничего не знают про то, что творится у них за спиной. не знают, что он уже второй день находится в инчхоне и наблюдает со стороны. кино расслабился, также разучился видеть подвохи и отдался сполна своей новой жизни, и эм больше не видит смысла держать при нём больше, чем одного человека. юто хотел бы поздравить хёнгу с помолвкой, но не на той, кого ему выбрали, и он уже уверен, что поступит честно, если даст узнать всё. на кино в любой момент могут надавить, и тот должен быть готов к тому, что эм играет очень грязно.

за покерным столом свободно несколько мест. некоторые черты присутствующих были ему знакомы, кто-то из них даже встал, чтобы пожать ему руку, и юто был вынужден подхватить общую волну воодушевления, заглушив в себе тихий визг волнения. главное правило покера — все эмоции оставить за дверью. у него немного дрожали пальцы — всё-таки он не видел так, лицом к лицу того, кто всё ещё наверняка спокойно и без лишних усилий способен вывести из состояния душевного равновесия, — но прямая спина с расправленными плечами, открытая улыбка и уверенные жесты не выдавали в нём хоть какого-то рода беспокойство. и он каким-то чудесным образом удержал себя от спёртого в лёгких дыхания, когда увидел фигуру, стоящую в дверях; на мгновение хёнгу посмотрел на него с выражением вселенского непонимания, а у юто сердце забилось исступленно где-то в глотке. в голову закралась навязчивая идея, что тот не будет рад встрече с адачи, и это вполне объяснимо. когда кино садится напротив него, юто лишь изредка отводит от него испытывающий взгляд, чтобы отвлечься на карты. он повышает свою ставку до восьмисот тысяч вон, с удовольствием отмечая, как пасует несколько игроков, и хёнгу в их числе. больше не теряется, а также выжидающе смотрит на него и подначивает присутствующих тем, чтобы те держали адачи на коротком поводке. уголки губ тянутся непроизвольно вверх, и он на некоторое мгновение испытывает мнимое чувство того, что всё практически так, как раньше. в руке у юто победная комбинация.

когда все разошлись, и они остались вдвоем, никто из них не проронил ни слова. юто кивнул в сторону двери, а хёнгу молча за ним последовал. какое-то время они даже перекидываются ничего не значащими фразами, будто не было этих четырёх лет разлуки, и они всё ещё близки. а потом юто стискивает пальцами руль, потому что с чего то надо начать. и у него отчего-то безбожно сосёт под ложечкой: именно ему приходится ураганом катриной врываться и разрушать то, что строили всё это время. и юто не уверен, нужна ли ему ответственность, которую на него возлагает правда. — кстати, я слышал, ты скоро женишься. поздравляю. он не пытался уколоть побольнее, и слова, казалось, звучали достаточно непринужденно, он даже держал на лице улыбку; так, будто не ощутил, как нечто похожее на толстую иглу — нежелание об этом думать в принципе — проникло под кожу, и юто едва заметно конфузится. разговора про тюрьму они старались избегать, но ломать комедию дальше не было никакого смысла. — тебе нужно кое-что знать. и это связано с ним.

лишние уши им были не нужны, а у их врага практически каждая стена и закуток всё слышат и всё видят. гостиничный номер, в котором юто осел, не менее ненадежен, но это всё, что у них сейчас было. он не планировал приводить кино сюда, хотел, по возможности, быстро решить всё на месте — это решение спонтанно, путь прокладывался как на автомате, а кино несильно возражал  — поэтому по журнальному столику с утра было разбросано несколько упаковок из-под рамена и одеяла на кровати были сбиты в кучу (сейчас юто не хочется забивать себе голову наведением порядка). юто сгребает бумажные коробки и выставляет перед хёнгу стакан под виски и бутылку джемесона — ему пришлось избавиться от вредных привычек и от пристрастия к алкоголю от неимения альтернативы, но на месте кино сейчас ему бы определённо не помешало выпить. — мне удивительно, что тебя никто не предупредил, но за тобой следят. и давно. он выдерживает паузу, видя, как брови на переносице у хёнгу чуть сводятся, и садится в кресло напротив, подпирая подбородок сцепленными в замок пальцами. — что тебе известно о чон ханне?

[NIC]adachi yuto[/NIC] [AVA]http://funkyimg.com/i/2EpzW.gif[/AVA]

у него ощущение, будто он стоит в облаке серой хмари, и от этого становится ещё паршивее, он не успевает сказать что-то такое, что бы могло решить всё. юто мог поступить с ним так, как и с остальными — дать джинхо поручение оповестить кино самостоятельно, на расстоянии; осторожно, так, чтобы у людей мистера эм не было возможности перехватить случайно сведения. но юто пришел сам, как бы убеждая самого себя, что так будет правильно, что, несмотря на случившееся, за время разлуки и попытки сделать вид, будто ничего не случилось, они ведь не чужие, не последние друг другу люди. но правда состоит в том, что ему было чертовски необходимо хёнгу встретить; чтобы окончательно не потерять голову, чтобы позже не видеть его черты, которые отчаянно не хотели выходить из головы, в каждом прохожем. там, в тюрьме,  он себя безнадежно уговаривал: освободившись, он попытается начать заново уже без кино, может, найдёт себе кого-то другого; обязательно забудет дни, проведенные вместе с ним, врезавшиеся в память и мучившие в воспоминаниях. притворится, будто всё это не значило ничего, словно хёнгу часть его с собой не уносил на своих руках, с ворохом нежных слов смахнув её в снег. мимолётное увлечение, которое превзошло все его ожидания. но самый острый из всех ножей, что упираются в его уж вредно ставшей чувствительной душу, — это только переживания, находящиеся до сегодняшнего дня в состоянии ремиссии.

обычно он продумывает всё задолго наперёд. он видел несколько последствий их разговора; видел и подобный исход, но всё равно  сейчас досадливо морщит брови, руки начинают дрожать. ему тоже хочется заорать или разбить что-нибудь, грохнуть чем-нибудь о пол. сердце чешется ужасно, и кажется, будто отвратительнее ощущения нет. всё равно смотрит в глаза кино с каким-то вызовом, но слова бьют по нему крепко, железно, беспощадно, и юто прилагает все возможные усилия, чтобы сохранить мнимое спокойствие; он молчит в ответ, потому что и сказать нечего, потому что надо переждать, но очень хочется схватить хёнгу за запястья, крепко сжать на них пальцы и заставить прекратить это нечто похожее на истерику успокойся, хватит, сколько можно и за что ты так со мной. встряхнуть посильнее, пожёстче, оборвать на корню и тоже рассказать, через что он прошел. на мгновение юто жалеет, что вообще заявился туда, куда его не звали; старается держать всё, что смело хочет сорваться с языка, в себе. терпеливо и стойко выносит эти непрямые удары фраз и думает о том, что лучше бы хёнгу с этими кусками толстого стекла от разбитого вдребезги стола, что сейчас впиваются в чужие ладони, накинулся на него, вонзая под кожу один за другим, глубоко и беспорядочно. даже это было бы не так убийственно, наверное. реплики хёнгу он слышит уже будто из вакуума, приглушённо, на грани слышимости, и думает о том, что надо было остаться в стороне, не портить вечер, всё-таки отпустить его домой, к любимой невесте, дать возможность пожить в этой безмятежности ещё какое-то время, пока эм не решит, что кино теперь может ему пригодиться. в голове полнейший хаос, юто всё испортил с самого начала, когда бесстыже посмел заглянуть хёнгу в глаза во время игры — без огней, но родной взгляд всё также был способен довести адачи до состояния, когда он готов рассыпаться осколками белого фарфора у его ног.

юто подходит к хёнгу медленно, осторожно, словно тот — хищный голодный зверь, которого по случайности выпустили из клетки, и тянет к нему руку, чтобы опустить её на плечо; можно подумать, это прикосновение способно его хоть как-то успокоить. юто знает, что бывший любовник говорит то, о чем вскоре пожалеет; он часто давал своей импульсивности взять верх, и за четыре года мало что изменилось. — прошу, кино, возьми себя в руки. мне жаль, что тебе приходится узнавать — не добавляет испытывать, хёнгу сейчас наверняка тоже охуенно непросто — об этом вот так вот, ещё и от меня, но сейчас ты делаешь всё только хуже, серьёзно. и кино, кажется, совершенно не жалеет силы, когда бьет его по лицу. юто не ожидает удара, подаётся назад и сжимает руку в кулак. перед глазами белые хаотично пляшущие блики, он тихо шипит и сквозь зубы произносит блять, да что с тобой не так; чувствует во рту мерзкий металлический привкус крови, сплёвывая её на светлый ворс ковра. юто накрывает ладонью нос, чуть запрокидывая голову назад, и пальцами тут же проверяет на наличие смещения. больно — он не привык к подобному, кулаки в ход никогда не пускает; он и в тюрьме избегал потасовок, и получалось у него из ряда вон неплохо, — но кино бьет пусть и неосторожно, но по-случайности как-то деликатно. юто делает глубокий вдох и слишком уж резкий выдох: он уже начинает заводиться. на поверхность лёгких будто посыпали кусочки раскалённого угля, кожу начинает неприятно покалывать, а всё тело, каждую его часть — трясти. он тоже может позволить себе злиться. но юто не будет ни на кого кидаться, хотя кожа на костяшках начинает слабо зудеть; он сидит к кино спиной, старается не оборачиваться, не смотреть на него, слыша охрипший голос. отвратительное остервенелое чувство сходит на нет.

он подрывается с глубокого кресла, наверное, слишком решительно — к лицу не было бы лишним приложить что-нибудь из холодильника, — и также резко останавливается. юто теряется. хёнгу перед ним сейчас выглядит так, что адачи сейчас самому хочется упасть перед ним на колени и просить прощение за всё подряд: за то что было, что есть сейчас и что будет. в какой-то момент он ощущает себя немым, и на слова хёнгу может лишь медленно кивать. он видит его лицо так близко, взглядом бегает по нему, он ужасно скучал по каждому выражению, даже этому — потерянному; он прислушивается к его равномерному тёплому дыханию, которое ощущает кожей на подбородке. кино смотрит ему в глаза, и он забывает о том, что хотел сделать мгновение назад. хочет только накрыть неимоверно осторожно щёку хёнгу ладонью, провести по коже кончиками пальцев, цепляя подушечкой искусанную губу; ему, кажется, не хватит решимости отпустить его хотя бы на один шаг от себя. и все планы о том, что кино пора бы вытравить любым способом из своей головы, будто обрубаются на корню, и юто чувствует себя слабаком; ему кажется, что он просто-напросто не сможет. потому что не хочет заполнять дыру в груди, которая росла и крепла в течение всего того времени, обратно хёнгу, которому, возможно, уже не нужен; которую он сам копал так упорно и изничтожал всё, что могло бы быть связано с ним, в надежде забить эту пустоту позже чем-нибудь иным. деньгами, другими людьми, работой. адачи пытается вида не показывать, что колеблется, что едва останавливает себя от того, чтобы притянуть тело напротив к себе теснее, прижать и жарко-исступленно прошептать, как сильно хёнгу ему не хватало, а потом оставлять грубые поцелуи, от которых будут губы гореть безумно, везде, до чего дотянется; губами касаться саднящих ран, которые оставляют кровавые следы, на его руках. хёнгу просто невозможный, но юто пытается подавить в себе всё мысли о том, что один раз его уже оставили, что обратного пути нет. от убеждения самого себя становится легче дышать, но всё ещё ненамного.

юто обходит его, едва задевая плечо своим, и наклоняется к раковине, выкручивая тумблер холодной воды до предела, и начинает тереть ладонями перепачканное собственной кровью лицо. его немного отрезвляет, и он находит в себе силы, чтобы, наконец, нормально поговорить. выпрямляется, хватая со стола миниатюрное махровое полотенце, проводя им по мокрому лицу, и набирает в лёгкие побольше воздуха. — у нас немного времени, и ты должен быстро решить. слова у юто получается произносить без колебаний, жёстко, и он заходит обратно вглубь комнаты, указывая хёнгу на пиджак; за последние полчаса около пятнадцати входящих сообщений — адачи считал. — твоя невеста в любой момент может поднять тревогу, а нам это не к чему, сам понимаешь. я расскажу, какие у тебя есть варианты, а ты быстро мне ответишь: ты или с нами, или нет. договорились? однако в ответе кино юто почему-то был уверен. он дожидается охотное слушаю и опускается обратно в кресло, откидывается на спинку, хватая со стола начатую бутылку виски за горло и прикладывая приятно леденящее стекло к пульсирующей коже переносицы.

\ \ \

они снова остановились в отеле (у адачи нескоро появится возможность жить в собственном доме): чуть дальше от центра города, небольшом, едва приметном, только отстроенном, поэтому и кажущимся самым надёжным вариантом. никто из людей эм не в курсе о том, что юто на свободе, даже спустя полторы недели. и он начинает ощущать некоторую настороженность и нервозность от того, как легко ханна отпустила хёнгу по работе в сеул; ему тяжело верится в то, что их бывшему работодателю настолько плевать — или же он просто слишком мастерски делает вид, что плевать. они решили: показывать сейчас то, что все обо всём знают будет лишним. пока у них есть время, пока господин эм не начал бить в колокола, поднимая на уши всех в городе, его нужно использовать, и использовать правильно. настолько, чтобы в любом случае, даже с мелкими косяками (хотя они постараются спланировать всё настолько тщательно, косякам не будет места) выпал идеальный расклад, и они вынесут банк со всеми потрохами. казино впервые не останется в выигрыше.

только у них есть проблемы, на наличие которых адачи совершенно не рассчитывал. джинхо не мог следить абсолютно за всеми, как бы ни старался; трое будто оказались стерты из всех источников — никакой информации, да даже их имена будто никто никогда не слышал. им катастрофически не хватает людей, а ещё юто пока что без понятия, как им добраться до предполагаемого спонсора. то, что тот согласится, у адачи сомнений не было никаких — у них общий враг, и мужчина, по имеющимся данным, тоже точит на него зуб. и вообще им нужно больше, больше рабочих рук. юто уверен, что хёнгу уже занимается поиском, но в голове — рой мыслей от которых нет покоя, потому что часики тикают, а дел невпроворот, он боится чего-то не успеть. наверное, не спит по-человечески уже вторые сутки, и кажется, у него скоро взорвётся голова от того, как сильно он сейчас сомневается в правильности всего. он был бы не против, если бы кино выбрал третий вариант: ушёл бы от ханны, оставил юто и с помощью него и джинхо скрылся бы так, чтобы в следующий раз его точно никто не нашёл. хёнгу решил следовать за адачи, и это даже немного льстит. и он старался больше не допускать мысли о том, что между ними всё ещё воздух от недосказанности — хоть ножницами режь; хотя, засыпая, репетировал то, что хёнгу нужно было услышать; и касаться кино постоянно всё ещё хотелось.

он почему-то не до конца осознаёт, каким образом сейчас оказывается у двери номера кино. вместо приветствия: — я выпил где-то... девять кружек кофе за последние пять часов. тот выглядит немного трогательно-растрёпанным, когда без лишних слов пропускает его в комнату, без привычного юто вида человека, который несколько часов подбирал правильный галстук к рубашке. — скажи, что ты уже нашёл всех, кого надо. иначе я самоубьюсь путём передозировки кофеином, я не шучу.

[NIC]adachi yuto[/NIC] [AVA]http://funkyimg.com/i/2EpzW.gif[/AVA]

он, кажется, когда-то пообещал себе никогда не возвращаться к прежним привычкам (хотя к одной неосознанно тянется обратно так или иначе; она сейчас рядом с ним, в одной комнате, в теплом махровом халате, уютная донельзя, что хочется обнять до хруста костей) — никаких сигарет и ни грамма алкоголя в рот, — но, вероятно, насладиться одной небольшой бутылкой с хмельным напитком действительно не будет лишним. он старается не допускать каких-то глупых слащавых мыслей о том, что в холодильнике хёнгу делает любимое пиво юто (очень специфичное на вкус, тёмное, с кусочками апельсиновой цедры — кино такое вроде никогда не нравилось), и прикладывается губами к горлышку, делая долгий глоток. извиняется за беспокойство в поздний час, но на лице написано выражение, говорящее, что ему ни капли не стыдно. он даже немного взбодрился; монолитная плита —  вылитая не из камня, а из ряда мелких-важных проблем — над его макушкой будто сразу рассыпалась в прах, и он позволил себе развалиться на мягком диване, вытянувшись по мягкой поверхности во весь рост и закидывая руку за голову. после того случая в инчхоне они с хёнгу ещё не виделись, да даже толком нормально не разговаривали: кино не особо настаивал на встрече, он и без юто знал свои обязанности, но адачи всё равно во время коротких телефонных звонков зачем-то врал о том, что у него полным полно неотложных дел. их действительно не было, были только четыре стены комнаты в его гостиничном номере, замирающие над клавиатурой ноутбука пальцы и бессонные ночи с расчётами, представлениями верной рекогносцировки, попытками выявить прорехи в плане, трудности с поиском путей отступления. в этот раз всё должно пройти идеально, они все должны выйти, наконец, сухими из воды. его беспокойство питало сейчас практически всё: комната, в которой кроме него, никого — в ней как-то неуютно, даже стеснённее, чем в камере (это совершенно никак не связано с его вернувшейся традицией думать о кое-ком, засыпая); неуверенность в том, что уже несколько раз он делал всё недостаточно хорошо, и это могло привести к катастрофе; неторопливые шаги горничной за дверью, да и вообще любой лишний звук с улицы. у юто всё ещё нет никаких сомнений в том, что люди, которых нашёл и ещё найдет кино, — лучшие в своём деле, но всё равно как бы невзначай интересуется в их компетентности и просит рассказать о них всё, что хёнгу известно.

у них теперь есть небольшое преимущество над господином эм, чем он в непринуждённой обстановке делится с напарником: спустя годы копания в нужных бумагах и знакомств с правильными людьми, им удалось выйти на него. его фамилия в среде, в которой адачи крутится, оказалась известна чуть ли не каждому. только следы он заметал чрезвычайно качественно, и никто не был в курсе, за чем действительно стоит этот человек и сколько денежных махинаций на его счету. формально же под его крылом — известнейшее казино в центре сеула, одни из крупнейших заведений в некоторых странах азии и множество связей с важными чиновниками. эти связи он наработал посредством игровых долгов последних и шантажа. но всё равно кажется, будто добытой информации недостаточно для того, чтобы заявиться в полицейский участок с доказательствами, которые способы повязать эм по рукам и ногам. более того, у него куча возможностей откупиться и, без сомнений, подставить кого-то другого, спустив на него всех собак и перевернув всё на выгодную ему сторону монеты. у юто же другая цель, у него вообще-то не по-джентльменски гордость задета — ему необходимо посадить этого ублюдка в лужу, обязательно встретиться с ним позже лицом к лицу и самодовольно заглянуть в чужие бесстыжие глаза так, что у мистера эм больше не возникло малейшей мысли о том, чтобы связываться с ними. они обчистят его так умело и виртуозно, что про них будут писать и кричать во всех новостях.

вместо того, чтобы нагло заявиться к кино посреди ночи, он планировал просто пройтись где-нибудь недалеко; июльская жара будто в мгновение испарилась, и в сеуле проливают затяжные дожди, и они совсем немного отрезвляют. встревоженность его даже как-то немного отпускает, но и он рад, что свернул не туда: эти заботы и опасения не смыл бы никакой ливень. он не мог позволить себе думать о том, что когда-нибудь после случившегося сможет вот так просто сидеть с человеком, который превратил его маленький мир в огромный чан с бушующими эмоциями и чувствами, а потом закрыл свою дверь на четыре оборота; списывает эту лёгкость в словах, коротких фразах, в жестах на усталость и нежелание себя грузить незначительным; старается не обращать внимания на расслабленный и манящий вид хёнгу, и не задерживать долго взгляд на нём — всё равно не получается, потому что тот будто бы специально провоцирует его своими движениями, мягким убаюкивающим тоном голоса и смотрит своими невозможно красивыми глазами (юто говорит про себя, что это всего лишь напичканный страстями образ, который он зачем-то взрастил и питал у себя в голове). может, он и не хочет сейчас видеть прежде напрягающего. может, его так утомило это самокопание, что компания хёнгу подобна глотку свежего воздуха, она одновременно будоражит и успокаивает. ненадолго, потому что темы для разговора как бы рассеиваются; юто вспоминает шестнадцать причин, чтобы уйти, и лишь одну, чтобы остаться, но упускает её из виду специально, обозначая её под пометкой не так существенно. он как-то рвано пытается попрощаться, на этот раз правда чуть-чуть сожалея, что подорвал его с постели, и благодарит за то, что впустил. — и я, наверное, пойду, поздно всё-таки. ты звони, если ещё чего накопаешь. ну или заходи, номер сто шестой. и уже тише добавляет: хотя ты и так в курсе, конечно. он слишком торопливо и небрежно накидывает на себя пальто и уже дергает за дверную ручку, но резко подаётся назад, чуть подальше от чужого тела, возникшего перед ним так внезапно.

он готовил себя к этому разговору долго. однако рядом с хёнгу юто теряет голову каждый раз; что-то испытывать к нему — всё равно подносить дуло ко рту и наносить серьёзный ожог. у него всё в голове путается всё пуще от его слов, что въедались глубоко под самое нутро, и он, не особо сопротивляясь и возвращаясь в комнату, до последнего старается не смотреть на кино. хёнгу всегда мешал карты в его голове; юто привык всё держать на своих местах, мыслить в единственно правильном направлении, но рядом с хёнгу эти привычки не стоили ничего — с кино юто поступает нелогично, нерационально, не думая о последствиях. кино не живёт по его сценарию, а юто хочет всего лишь чуточку управлять им, хотя бы сейчас, но встречает даже на это стальное сопротивление (своё или его — юто до конца не осознаёт). он надеялся, что никогда не попадёт в эту ужасающе-прекрасную мясорубку сердец, потому что всегда верил, что не способен на что-то подобное. насмехался над своими чувствами, когда они только появлялись; они зарождались так медленно, были едва различимы среди обычной симпатии, которую он мог испытывать постоянно и практически к любому. здесь и был его промах — он начал наслаждаться этим, оборона долго не простояла; этот парень нашёл щель, беззащитное место, нужный момент, как следствие застал врасплох. не знает, кого винить, потому что это всё какой-то порочный круг: с ним это случается снова. все дороги, по которым юто прошёл, наверное, рано или поздно почему-то опять и опять приведут обратно.

из-за собственного неумения принимать и нежелание менять он начинает ощущать опустошающую злобу; ненавидит себя за легко опустившиеся руки, за ножи и камни, за истерзанную и исполосованную грудь, исцарапанные вдоль и поперёк нервы. и вопреки всему в нём разливается что-то тёплое, постепенно вскипающее. юто проводит ладонью по лицу и едва давит тяжёлый прерывистый выдох, обессиленно вжимаясь в спинку дивана. всё ещё смотрит в никуда, потому что боится взглянуть в спину хёнгу, приводя себя в чувства посредством слабой боли от сжатых на коленях собственных рук. — за четыре года — ни единого слова от тебя. ты мог хотя бы предупредить, что у тебя появилась девушка, — слабый вымученный смешок, — чтобы я не сидел, как наивный дурак и чего-то ждал. ты серьёзно думал, что я проторчу там весь срок? и что я ничего не узнаю? поток бессвязной, монотонной и лишенной всяких эмоций, которые очень стараются прорваться вовне, речи. он просто не может остановиться, рассказывая, как видел покалеченных в тюрьме других заключенных, и пару раз сам чуть не напоролся на неприятности; как не мог принять мысль о том, что хёнгу сдался, потому что сам юто сдаваться никогда не собирался, не по отношению ко всему, что между ними есть. он встает как-то неосознанно, бездумно и медленно стягивает с себя пальто. не знает, куда деть дрожащие руки; расстегивает верхние пуговицы рубашки, распахивая ворот — кожа пылает — и подворачивает рукава на предплечьях до локтей. от того, что он всё, наконец, из себя выпускает, пусть так хаотично, иногда, наверное, слишком грубо (он не пытается делать хёнгу больно, но так получается) ему не становится спокойнее, но адачи начинает видеть вещи будто гораздо четче. так как словно на нём пара новых очков. всё-таки бесполезно бежать и думать, что когда-нибудь отболит: к кино у юто всё чрезвычайно крепко, сильно и надолго; и как ни крути ему эти чувства почему-то нужны. юто уже обрёк себя на эти переживания и неуёмное желание обладать и держать рядом с собой, когда снова его нашёл. по какой-то причине уже ни капли не мешкается, когда находит ладонь хёнгу своей, осторожно сжимая; у хёнгу, глаза на мокром месте, из-за него, юто. он видит его таким впервые, и не представляет, как правильно поступить, однако заглядывает в них смело. — если ты сейчас оттолкнёшь меня, то мы пообещаем друг другу, что не будем больше даже пытаться. продолжим вместе работать, доведём начатое до конца, но дальше это не должно ни во что вылиться ни в коем случае. даже если они попробуют действовать наперекор, дружбы у них точно не получится. он должен будет хлопнуть дверью, принять, наконец, факт, пусть и окончательно распотрошив внутренности. юто отпускает руку хёнгу, невесомо проводя пальцами по тыльной стороне ладони; привлекает к себе за поясницу ближе, сжимая мягкую ткань, а пальцами второй приподнимает голову за подбородок, тут же соскальзывая ими на шею и слабо припадая кончиками к пульсирующей на ней вене. — если же нет, то это будет наш последний шанс. я останусь здесь, с тобой, и больше никуда не уйду. дыхание хёнгу горячее, немного судорожное; юто чувствует его на губах, и от этого кожа приятно покалывает в нетерпении. у него дичайшая ностальгия по прошлому, страх перед будущим, а от настоящего он совсем чуть-чуть хочет убежать. сейчас он выбрал свою дорогу сердцем, шагнул в пустоту, надеясь не ошибиться; слабый липкий страх остаётся, но юто его практически не ощущает. зато ощущает на кончике языка давно забытый вкус губ — они от слёз солоноватые и их хочется целовать-целовать-целовать так долго, чтобы стереть этот вкус напрочь, пока не закончится в лёгких воздух.

[NIC]adachi yuto[/NIC] [AVA]http://funkyimg.com/i/2EpzW.gif[/AVA]

— я рассчитываю на вас, и давайте без лишнего шума. ещё тише, чтобы не проходить через пытку закатанных глаз от друга — новость о том, что у юто с кино всё, кажется, наладилось, он принял без какого-либо энтузиазма; будто ситуация коснулась не только их двоих, но и джинхо тоже — добавляет, что если хёнгу разбудит его и в этот раз в восемь утра, а то и раньше, то юто обязательно откусит лицо ему, а потом всем, кого тот любит. клянусь, кино, без шуток. и я тоже соскучился. только от громкой усмешки откуда-то со стороны это совершенно не спасает, и адачи обещает рано или поздно проделать с джинхо то же самое. квартира, в которой осел товарищ, непритязательная, маленькая, расположенная на тёмной стороне. тот никогда не отличался особой привязанностью к вещам, и никто из них не знал, зачем он вообще мешает себя с мошенниками: очевидно, деньги он тратил лишь на обновление железа, доставку еды и дакимакуры, которыми завалена вся комната. друг в примирительном жесте поднимает руки и подзывает к себе поближе, гордо сообщая, что нашёл кое-какую лазейку в полиции, он тебе понравится. парня зовут хонсок, и по счастливой случайности (на самом деле нет) он оказывается младшим братом их убитого соратника и тщательно роет под эм практически с самого момента, когда адачи упекли за решетку — впрочем, не без его помощи к эм они подобрались ближе значительно раньше, чем предполагали.

у парня, конечно, горячая голова, довольно страстный нрав, амбиций выше крыши, мечты о чём то, что находится за гранью реальности, но мозговитый страшно и язык за зубами держать умеет вроде как, уверяет его джинхо; а ещё настроен на выполнение своей работы решительно: в нём определённо взыграл холодный расчёт, взращенный из неуёмного желания отомстить, как и у всех их, и вера в какую-никакую непредвзятость закона. юто же отнёсся к этому скептически. во-первых — о какой справедливости идёт речь? — сделал ты то, за что тебя посадили, или нет, на самом деле не так уж и важно (это он понял еще в первые дни, когда всё там, от сленга до скверной пищи, было в новинку): каждый из тех, с кем он познакомился в тюрьме, жил с сокрушающим чувством обиды: полицейское, судебное или тюремное начальство часто совершали несправедливость за несправедливостью и обвиняло тебя в том, чего ты не делал, — ну, или делал, но не совсем так, как это всем представлялось. важным было только то, что тебя всё-таки замели — сиди и вычеркивай дни в календаре из тюремного чепка. то, что на свободе разгуливает истинно виновный, не волнует там никого. и во-вторых, к помощи полиции они ещё не обращались ни разу прежде, и надежды в эту затею практически не было — верить в закон сейчас, в это время, а уж тем более им, глупо; но с хонсоком они в одной лодке, к тому же парень успел доказать, что его намерения по отношению к делу кристально чисты, и это правда немного успокаивало. с джинхо они сошлись на том, что о запасном плане, который, возможно, вытащит их задницы из какого бы то ни было дерьма, в которое они с вероятностью в девяносто девять процентов вляпаются по вине эм, знать пока никто не должен: потому что сейчас необходимо работать на максимальный износ, будто это их последнее дело, будто дальше — пропасть; осведомлённость только расслабит и усыпит.

он старательно игнорирует клокочущее где-то под кожей ощущение горячности и задора. на часах около двух ночи, от земли их отделяет около тридцати, а то и больше, этажей — с крыши разворачивается живописная вечерняя панорама; на улице темно так, что хоть глаза выкалывай, и у юто вид обманчиво безучастный. имеет полное право волноваться, как-то ведь уже облажался. выдаёт его тревогу только бегающий взгляд; он совершенно не знает, куда его деть. останавливает на носке ботинка — строительная пыль на крыше здания осела на отполированной коже, и адачи морщится как-то с неприязнью — он на это не подписывался, о чём даже не стесняется говорить вслух. на что получает укол, какая же юто неженка иногда, но не обижается совершенно, однако голову неодобрительно в сторону склоняет, всем видом показывая, что ещё хоть одно слово, и кино окажется на этом стуле для допроса прямо сейчас, а ребята подождут за дверью столько, сколько нужно. он знает, что без необходимых данных они отсюда не уйдут, потому что по крайней мере хёнгу настроен категорически, но толика сомнения всё равно настойчиво била неприятно по виску. к спонсору они обращаться отказались, хотя, по мнению юто, самый действенный способ развязать язык такому человеку в такой ситуации — замаслить приличной денежной суммой. только вот он вытянул со своим предложением упростить им всем жизнь короткую палочку — метод кнута прельстил их людей, а главное — хёнгу, гораздо сильнее, — поэтому сейчас юто неуверенно мнет в пальцах мягкий трикотаж балаклавы и ведёт плечами из-за пробирающего до костей ветра. (он не упустил возможности смерить кино взглядом вроде мне кажется, в фильмах меньше подобных клише, чем тут на одном квадратном сантиметре и наигранно-обреченно вздохнуть, когда заметил у места допроса стол с паяльной лампой, гвоздезабивным пистолетом и стволом с лежащей рядом обоймой).

довольно скоро они слышат топот стучащих о ступеньки тяжёлых ботинок, за дверью поднимается шум, и юто рвано ведёт пальцем по экрану мобильного, проверяя входящие — от джинхо пока никаких вестей, но начинать переживать он пока не торопится. по знаку хёнгу нехотя натягивает маску на голову и наскоро сбрасывает с плеч пиджак, небрежно кидая его на кипу коробок у стены — на крыше проводятся какие-то ремонтные работы, поэтому добра, вроде строительных балок, краски и инструментов, здесь навалом. работу ребята проделали и правда со знанием дела, искусно, как и обещали: на мужчине ничего такого, что могло бы казаться компрометирующим, ни единого следа; только лицо его всё равно кривится от боли и непонимания, когда кино привязывает его к стулу тугими верёвками. его кожа покрывается красными пятнами — волнение, страх, злоба — и крики заставляют юто цокнуть многозначительно языком; мужчина потеет в мгновение. — от вас нам нужны только цифры, и мы вас отпустим. он не видит, чтобы кино принимал пока какие-либо решительные меры, и чтобы не тянуть время решает взять всё в свои руки, но затея оказывается нерабочей: мужик только и может визжать заколотой свиньей, устремляя увеличившиеся от испуга глаза вниз, и юто набирает в легкие побольше воздуха, пытаясь удержать его тушу практически навесу. на помощь кино он отвечает пожиманием плечами, мол, я пытался, и обходит заложника с другой стороны, чтобы упереться бёдрами куда-то в край стола. пока у юто нет необходимой информации, он ничего действенного предложить не может; только следит внимательно за хёнгу, каждым его движением, словом и едва заметно довольно усмехается — он не любит марать руки подобным образом — нездоровый дух пацифизма, все дела, — но за таким кино, причастным, увлеченным, прытким, наблюдал бы бесконечно, правда. однако результатов это всё ещё никаких не даёт, у мужика рот зашит капитально; он даже в какой-то момент пытается сыпать их угрозами о том, что за ним стоит кое-кто влиятельный, и этот кое-кто влиятельный найдёт всех, а из его рта периодически вырываются просьбы отпустить и следующие за этим благие маты и слова проклятий. дальше юто уже особо не слушает и просит у хёнгу одну минуту, прежде чем отойти в сторону: накопали совсем не много, но это вполне может сработать. они и так уже неэффективно потратили слишком много сил на него одного.

— господин ким, сэр, давайте всё-таки попытаемся договориться. без торгов. у нас полно времени, у вас много костей, которые можно сломать. вероятно, в таком случае на рабочее место вы так и не явитесь, правильно? — он обращает на себя его внимание, выглядывая откуда-то из-за спины кино (ему же успевает прошептать давай попробуем так). юто считает, что нечестно и как-то неправильно будет пытаться призвать заложника к сотрудничеству с скрытым маской лицом, но понимает, что затея раскрыть себя не понравится никому, и от этого немного тушуется, не зная куда пристроиться. он наспех тащит деревянное подобие коробки с края крыши с мерзким скрипом, и ставит напротив мужчины, садясь на нее: тот всё ещё напуган и дышит прерывисто, хрипло, да и хёнгу успел неплохо его приложить, но, кажется, немного заинтересованно ошарашен. — мы в курсе о том, во что вы когда-то влипли. а ещё в курсе, что ваш работодатель вашу пропажу так просто с рук не спустит, — у юто поза расслаблена, тон голоса, как сливочная тянучка, и он сосредоточенно всматривается в глаза напротив. мужчина не виноват, что попался в этот капкан с нещадно острыми краями; не виноват и в том, что вынужден прикрывать дела эм — он людей не отпускает, — и именно поэтому его как-то немного жалко: оступился раз, теперь, пока не откинется, будет нести на себе последствия. когда юто как бы между прочим называет имя дочери (слышал, она у вас с отличием школу закончила; без чьей-либо помощи сдала вступительные экзамены. в сеульский, правильно? умница), и мужчину прошибает заметная нервная дрожь; для господина кима угрозы не являют собой нечто новое, но больные места не вытравить. он старается взгляд не отводить, даже позволяет себе по-приятельски похлопать того по коленке, когда осторожно описывает, как люди эм врываются в дом его семьи (ведь вас там будут искать в первую очередь, да?) — вы поможете нам, и мы вас тут же отпустим. уверяем, никто не узнает, что вы нам содействовали. и вам наверняка хватит мозгов, чтобы держать язык за зубами. с нами полезно дружить, вы в этом ещё убедитесь. у мужчины на лице читается шквал спешно сменяющих друг друга выражений, и юто уже как-то беспомощно поворачивается к кино; спустя долгие пару минут в спину летит сдавленное и осипшее, будто ким или пил, или плакал, ладно. идон поднимается практически сразу после скорого звонка; когда он скрывается с заложником за дверью, юто медленно стягивает с головы балаклаву, поправляя пальцами волосы, и давит негромкий смешок. — это было заведомо провально, но сработало.

либо эти четыре дня оказались настолько выматывающими, что за ходом времени следить не приходится, либо дорога до гостиницы и правда заняла жалкие гроши. в автомобиле юто краем глаза поглядывает на хёнгу, силясь с навязчивым желанием взять того за руку, легонько встряхнуть и спросить, всё ли в порядке, потому что всё ясно и без слов — ему пришлось поднимать старые контакты с нуля, да и вообще работы было побольше, чем у остальных; хёнгу пахал на износ, и юто ему как никогда прежде благодарен. силится недолго и в итоге всё равно тянется к расслабленной ладони, лежащей на бедре, подтянув к себе поближе и слабо сжимая пальцы. они могут позволить себе хотя бы один чертов день отдыха.

[NIC]adachi yuto[/NIC] [AVA]http://funkyimg.com/i/2EpzW.gif[/AVA]

между ним и хёнгу — всё ещё пропасть с недосказанностью, и из-за молчания в голову лезет нечто совершенно ненужное; ведь вроде как всё начало налаживаться. анализировать — новая, но сейчас такая мешающая черта, взращенная навязанной обособленностью от всего. он хочет напомнить хёнгу о том, что это всё никогда не закончится, но глотает слова и только молча кивает — оба вымотаны, а хёнгу — особенно. юто опять ведёт его по неверным лестницам. эта работа, связи и жизнь в подполье будут волочиться неотступно за ними настолько долго, насколько они будут им позволять; только вот оборвать это всё просто так, как с плеча, у них не получится, потому что они повязаны и совсем немного этим одержимы. у юто было достаточно времени наедине с самим собой, чтобы это понять.

они проживали все свои гормональные взрывы, вырывались из душащей среды, на них — яркая фланель, внутри — преднамеренные изречения. они кинулись в эту яму только-только обсохли сопли; безбашенный максимализм, околоподростковый азарт, горящее в глазах пламя от лёгкой наживы и желание получить своими двумя загребущими больше-больше-больше — эта жажда неуёмна. тогда и вперёд не особо смотрели; они были студентами, за кино — влиятельные родители, которые уж точно доведут по намеченному заранее пути; за юто — почти что отчисление с экономического в середине семестра за девяностопроцентную неявку (он не умеет заниматься тем, что ему неинтересно — какой из него вышел бы банковский работник?). четыре года — для других это практически ничто, вода; для юто с хёнгу — это время, за которое пришлось вырасти. и всё-таки к счастью, он прекрасно понимает, что между ними постоянно будет та самая грёбаная химия, как у тех, кто винил звёзды и умер от рака; магия сквозь жизнь и никакой бытовщины; что перед тем, как поцеловать, они будут смотреть тем взглядом, который заставит сердце биться чаще, а желудок — делать тройное сальто; что всё станет хуже, когда, наконец, поцелуются. допускает мысль, что и хёнгу это понимает, однако всё равно боится, ведь не хочет быть отсыревшей спичкой на дне спичечного коробка, заслушанной до тошноты песней или воспоминанием, раздражающе застрявшим в зубах. всё, что у юто осталось сейчас — недописанная история о том, что они словами на ветер планировали переезд в японию, вместе, а ещё мысли, что его маме хёнгу бы обязательно понравился. мама умерла, планы об иной жизни — тоже. а вот хёнгу всё-таки попробовал жить как-то правильно в понимании простых и счастливых по-простому людей; у хёнгу прекрасные родители — он часто о них рассказывал так, что вот-вот — и треснет лицо от зависти и радости за него; вагон семейных традиций, праздников и времени, которое они проводят вместе. у хёнгу была его маленькая сказка с той самой ханной, которая встречала его вечерами с горячим ужином, вся такая донельзя хорошенькая, делающая его хоть немного счастливее; с которой он засыпал все те месяцы, что юто не было поблизости, вероятно, обсуждал их совместное будущее и верил в него. он ненароком себя с ней сравнивает; и ханна выигрывала по большинству показателей, если бы не одно но.

на юто это совсем не похоже, но неприятно что-то щемит внутри, оно ощущается так, словно сердце пытается вырываться из грудной клетки снова и снова, пока он не оцепенеет; осознание того, что он, наверное, мог (может) лучше относиться к хёнгу, но почему-то этого не делал, наверное, никогда, назойливо постукивает по голове; потому что от юто всегда только слова с цепкой хваткой, не желающей отпускать от себя, — того тепла и заботы, которым может обеспечить семья, он дать ему не в состоянии абсолютно. он думает об этом и всматривается в синяки — их хочется с нажимом стереть пальцами, чтобы ушли и не возвращались — под уставшими глазами напротив.

от будущего с юто веет какой-то пустотой, потому что предложить практически нечего. у них определённо никогда не будет общего большого дома с верандой, пушистой крупной собаки и нового года в кругу самых близких. для адачи это всё уже как-то привычно, пусть он и прошёл через вынужденный анабиоз, поэтому и воспринимается ним всё очень спокойно — непонятно только зачем с этим смирением продолжает забивать себе голову тем, с чем бы мог смириться сам кино. он видит их вместе, только вдвоём, разъезжающими по разным странам в попытке урвать нечто новое, неизведанное, чего они ещё не пробовали; в красном мустанге, взятом на прокат — за рулём или хёнгу, или сам юто, — где-нибудь в штатах, гоняющих по пыльным трассам; или там, где алкоголь постоянно будет будет литься рекой, повсюду будут огни, девушки в красивых платьях и большие ставки на красное-черное. видит их жизнь парадоксально живой. живой в понимании самого юто, но он не может быть уверен в том, что от непостоянства, отсутствия тихого места, где можно осесть, не устанет сам хёнгу, готов ли он всё ещё держаться в том темпе, подвергать себя вечной гонке. для юто что-то иное — жалкий паноптикум; пустота, как карт-бланш на любые действия. он верить хочет в то, что за моменты, когда они были вынуждены проводить вдалеке друг от друга, хёнгу не изменился и не привык к иному распорядку; что хёнгу всё такой же комок цвета и чувствительности, нереально сумасшедший, что-то кому-то доказывающий, приказывающий, осуждающий, оспаривающий, не слушающий чужое мнение и имеющий своё единственно верное. желает только знать и видеть, что хёнгу последует за ним всё также хоть на край света, как тогда, когда, наконец, ворвались, будучи ещё совсем детьми, во взрослый мир, но всё равно идущие против его правил.

сейчас у них времени на двоих — раз, два и обчёлся. потому что, как и обычно, боишься загадывать наперёд; потому что если они прогорят и кто-то из них — а может и все —  снова загремит за решётку. пусть юто и божился, что в этот раз у них всё получится; в любом случае пытаться будет все красные огоньки от прицела отвести в свою сторону — из всех них он снова может оказаться единственным привлекательным вариантом для знакомого зала суда, но на этот раз скорее удо его может и не ждать. сейчас, вместо того, чтобы забивать себя под завязку всякими глупостями, которые не имеют никакого значения, потому что, несмотря ни на что, кино с ним, сидит по левую руку, идёт по левое плечо, цепляясь за ладонь замерзшими пальцами, и смотрит на него глазами, с которых хоть картину пиши. сейчас они могут позволить себе вдыхать друг друга до головокружения, рвать друг друга на куски, как волки оленят. 

юто ощущает какой-то странный прилив бодрости в какой-то момент: то ли когда наспех натягивает  пиджак обратно и со словами скоро вернусь, ты только не засыпай выбегает из номера; то ли когда слышит смешки со стороны — юто как-то слишком неловко нарезает продукты, купленные из круглосуточного маркета неподалеку, делая самые несуразные сэндвичи на свете (с готовкой у него всегда случались трудности, но юто отшучивался словами о том, что должен же быть он хоть в чём-то неидеален, и ему совсем не стыдно за это). на смех хёнгу юто не обижается совершенно, потому что отвлекается на обвивающие его поперёк живота руки, грудь, прижимающуюся к спине, и подбородок, упирающийся в середину плеча. и всё-таки у них может быть хоть что-то названо мягким словом по-домашнему, даже если дома толком нет. хёнгу делает юто счастливым. таким счастливым, что он забывает, как это, когда больно; он делает юто взволнованным, нервным, напуганным и перегруженным, и в любом другом контексте это имело бы отрицательную окраску, но тут всё работает иначе. время с ним — услуга, и господи, адачи так скучал по тем временам, когда чувствовал что-то, кроме колючего одиночества.

у них есть буквально жалких десять часов, а то и меньше — в них включено и поспать, но если честно, юто пожертвовал бы этим и заставил хёнгу забыть ещё на пару суток о сне вместе с ним. чтобы позволить себе чуточку больше, чем ничтожные фантомные переглядки и обессиленные короткие объятия на прощание. чтобы сегодня — достаточно долго, томительно, тесно, лениво и сладко, с въедающимися глубоко следами от пальцев и губ на каждом миллиметре кожи.

к бутербродам, которые всё равно не были доведены до ума, они так и не притронулись.

\ \ \

— придётся подкупать охранника. усок, позаботься об этом, я постараюсь отвлечь на себя внимание эм. конечно, что адачи, что кино, что джинхо прекрасно понимали, что рано или поздно до эм дойдёт информация о том, что юто оказался на свободе раньше положенного. и конечно, сделает всё возможное, чтобы до него либо добраться вовремя, либо закинуть удочку в сми — теперь практически каждое уважающее (под большим сомнением) себя издание на первую полосу ставит новость о том, что жуткий вор, адачи юто, который обязательно доберется и до вас и съест ваших детей, на свободе. перед юто целая стопка — зачем непонятно — этих газетёнок, и он не знает, испытывать ли испанский стыд, бить ли тревогу. от этого нервяка хочется и закурить, и выпить нещадно. потому что наступил тот самый день, когда они вынесут из казино почти миллиард вон — ровно половину из хранилища, а к такому исходу они почему-то были совершенно не готовы.

план приходилось перекраивать буквально на ходу. всё давно отточено, чётко отрепетировано; ребята должны выполнить свою работу, как надо. например, джинхо — вечно на связи, со спутанными проводами в ногах и незатихающими голосами в наушнике; шинвон — на краю города, ждущий дальнейших указаний с emp-генератором в багажнике; хви — готовый оказаться внутри хранилища ровно в десять ноль пять, когда вероятна кульминация во время боксёрского поединка, к которому было приурочено ограбления. у каждого из них — своя задача, пока ещё несыгранная роль; и они вроде как готовы.

роль человека, которому придётся снова получать в лицо от миньона эм (читай: такого же старого знакомого, который после тяжёлого удара в скулу похлопает адачи по спине), юто совершенно не льстит, но выбора особого нет.

[AVA]http://funkyimg.com/i/2EpzW.gif[/AVA]