[indent] — Ты ведь его любишь?

От этого внезапного, провокационного и совершенно недопустимого для него вопроса, который ударил куда-то прямо между острых лопаток, болезненно расползаясь по коже свежим синяком, Ван Ибо невольно вздрагивает, доказывая, что в этом вопросе есть что-то очень важное и тревожное для него. Оно пугает. И иногда оно даже накладывается поверх все той же невыносимой бессонницы еще одним ровным прозрачным слоем, заставляя призраком слоняться по квартире к третьему часу ночи, стараясь спрятаться от тех самых мыслей, что дрожью по позвонкам, а затем прямо в сердечные камеры. Ибо откладывает телефон куда-то в сторону, успев заметить на нем еще одно сообщение — десятое за последние двадцать минут — от Сынёна [вроде бы он скинул какую-то фотографию], а после хмуро смотрит на появившегося рядом Сяо, который совершенно спонтанно решил забежать в гости на пару минут. Его ответ? Лишь тот самый полный холода и колкости взгляд, который тут же заставляет художника поспешно закрыть рот, наигранно забив его чипсами со вкусом бекона, которые он самым наглым способом спер с чужой кухни. Раздражает. Особенно сегодня. Сяо Чжань всегда появляется откуда-то из-за спины, подходит тихо, кладет руки ему на плечи — Ван не всем позволял к себе прикасаться, но Чжань уже успел войти в этот список, занимая в нем лидирующую позицию — и улыбается как-то странно. Чего ему вообще надо? И что это за вопросы? Ибо лишь огрызается в ответ, когда за спиной раздается этот нахальный с хрипотцой смех, заставляя друга удивленно приподнять брови, так как такая реакция для этого обычно бесстрастного айсберга чересчур яркая, а после пожимает плечами, смотря на репортера своими хитрыми глаза, понимая, что сейчас в мыслях у Бо полнейший хаос. И он прав. Всегда прав.
[indent] Влюбился.

Ибо с завидной упертостью все еще продолжает отрицать тот простой и для некоторых людей очевидный факт, что слишком сильно привязывается к людям, если они ему интересны, если он что-то про них знает, если он что-то к ним чувствует. Ведь нужно не так уж и много. Он отрицает и то, что на самом-то деле он не такой уж моральный урод [кто-то действительно считает его именно таким лишь по той простой причине, что не способен узнать его чуть лучше, когда за холодностью скрывается еще и стеснительность], а зачастую какие-то вещи и вовсе чувствует довольно остро. Ван Ибо отрицает и то, что он умеет быть добрым, что он отзывчивый, что ревнивый, а любить он умеет не хуже всех прочих. Защитный механизм? Вполне возможно. Жизненный опыт. Ведь на самом-то деле Ван Ибо не такой уж холодный, а чувств в нем не многим меньше, чем у остальных людей, если и не больше, но он попросту не умеет их показывать. Не научился. И от того переживает все острее, когда вновь не может с кем-то объясниться.
[indent] Какая глупость.

А что теперь? Привязан ли он вновь к кому-то чуть сильнее? Возможно. Эти мысли допустимы. Но и полноценными отношениями, когда в одиночку уже не получается, а на подушке остается еще один теплый запах, он это еще назвать не мог, так как все находилось в какой-то странной стадии. Отношения... все-таки он думает об этом. Он думает о нем. И это раздражает. Но все также сильно? Нет. Просто...

[indent] Ван Ибо все отрицает. Боится. Ван Ибо врет. И всякий раз безбожно палится.

давай всё забудем, мы ведь взрослые люди уже...
обойдёмся без жертв... у меня от тебя засосы на шее, у тебя от меня болит голова, ведь я дотошный зануда.
постоянно только слова. твои. никаких действий. но ведь мы вместе.
нам больно, грустно и так тяжело, но, чёрт возьми, интересно.
я знаю, из-за этого ты меня иногда искренне ненавидишь...
—      и сейчас ты имеешь на это полное право.      —

[indent] Повторять эти слова точно также, как повторяют мантры: — «Я не убегаю»

Сегодняшнее присутствие Сынёна отчего-то выбивает Ван Ибо из привычного ему ритма жизни, а также вызывает странное чувство тревоги. Причины? А-Чжань задал ему тот самый вопрос, который задавать не следовало. Эта зараза оставила его в растрепанных чувствах, сперло пачку чипсов, а после быстренько свалило домой. И теперь из-за всего этого он не может даже сосредоточиться на статье, которую ему нужно было сдать уже завтра. Да и как это вообще возможно? Ведь где-то в квартире сейчас находится Чо, а это не может не отвлекать, заставляя репортера возвращаться к тяжелому для него вопросу, что порождает в висках головную боль. Честно? Хотелось сбежать, захватив из дома лишь пачку крепких сигарет, которые в последнее время заканчиваются слишком быстро, накинуть на плечи легкую куртку, а затем и вовсе потеряться на улицах Тэгу. Ведь когда эта ублюдская жизнь бьет тебя по лицу уже в тысячный раз, оставляя на лице яркие и уже не замазывающиеся тональным кремом синяки, которые всякий раз приковывают к себе нежелательное внимание окружающих, то в скором времени ты начинаешь все переосмысливать, разбирать на части, желая докопаться до истинной сути, а где-то под черепной коробкой начинает зарождаться невольная мысль о том, чтобы, если и не все бросить, притащив на свалку вместе с пакетом мусора еще и свою душу, то хотя бы сменить обстановку. И он ее сменил. С появлением в его жизни Сынёна все вновь поменялось. Поменялось... Почему же тогда хочется сбежать? Но вместо этого Ван Ибо усиленно продолжает пялиться в экран ноутбука, стараясь сосредоточиться на статье, которая по прошествии минуты начинает лишь раздражать. Сегодня его раздражает слишком многое.
[indent] Еще и времени всегда не хватает.

И ведь еще буквально пару дней назад все было настолько хорошо, что в это даже не верилось, заставляя репортера прокручивать в голове один и тот же вечер, когда что-то в нем самом все-таки наконец-то решило сделать еще пару шагов в сторону этого невозможного мальчишки. Он вспоминает до невозможности доверительный взгляд, улыбку эту открытую, прикосновения теплые, но после сегодняшнего вопроса вспомнить просто так не получается. Нужны ответы. Но ведь все было хорошо, да? А что теперь? Ибо сразу же отрывает взгляд от ноутбука, когда на пороге его кабинета появляется тот самый парень, который одним лишь своим существованием не дает ему сосредоточиться на работе. И стоило Ван Ибо лишь кинуть на Сынёна один единственный взгляд, а пальцы, зависшие над клавиатурой, уже дрогнули от ощущения того, что что-то не так. Мальчишка напряжен. Даже слишком. По нему это всегда видно. У него что-то случилось? И хотелось было открыть рот и задать встречный вопрос, но Сынён все делает сам.
[indent] Началось.

Все-таки реальность вокруг Ибо буквально накаляется и начинает искриться, когда младший выплевывает в его сторону тот самый вопрос, который лишь заставляет его непроизвольно напрячься. Почему сейчас? Зачем? Что не так? Видим сегодня какой-то особый день, когда всем хочется от него какой-то конкретики, которую он дать не в силах.
[indent] — Давай ты успокоишься.

Самоконтроля и внешней_природной бесстрастности, которая еще осталась едва живой после этого мальчишки, который с завидным упорством хотел от нее избавиться, разламывая в своих пальцах куски льда, хватает лишь для того, чтобы изобразить усталость и безразличие. Маска. Последняя из возможных. Ведь в противовес этому репортер поднимает на стоящего рядом Сынёна тот самый взгляд, в котором отражается проблеск смятения и нерешительности, которые Ибо попросту не может спрятать, так как его глаза врать не умеют. Врать может его тело и лицо, но только не глаза. И мальчишка должен был уже это заметить, подмечая мелкие детали в поведении старшего на протяжении всего этого времени. Но он ошибся и поторопился. Вопросы еще не закончились, а Сынён настойчив и нетерпелив в своем желании узнать все прямо сейчас. Итог? Вместо смятения, которое постепенно начинает растворяться на радужке глаза, его настойчивость вызывает лишь раздражение со стороны старшего, так как он не любит давления. Никогда не любил. И ему бы успокоить Сынёна [и одной единственной попытки обнять уже бы хватило], сказать это дурацкие слова, который младший жаждет от него услышать, но только вот всего этого не будет. Почему? Ибо не хочет врать. И не будет. Ни себе. Ни Сынёну. Этот мальчишка невероятно искренний и открытый, чересчур эмоциональный, впитывающий окружающую его атмосферу подобно губке, а после накладывающий на нее свои собственные фильтры. И дело здесь вовсе не в возрасте. Это все характер. Ван Ибо часто сравнивал Сынёна с Сяо, но отчего-то лишь сейчас понимает, что они невероятно разные. Сынён не такой жесткий. Он улыбается по-настоящему, кричит, смеется и ругается настолько искренне, что это вызывает дезориентацию, заставляя тяжело выдохнуть и лишь на мгновение прикрыв глаза, стараясь собраться с мыслями, а также не поддаться все нарастающему раздражению.

[indent] Сколько ещё ты будешь игнорировать эту тему, Ибо?
                  Нет ответа. Не сейчас.

Но почему речь шла об обмане? Ван Ибо не хочет давать этому парню никаких ложных надежд. Не посмеет. И он действительно не хочет его обижать, а потому и говорить ничего не хочет. Не хочет, да? А зачем тогда затянул? Зачем позволял столь многое? Почему откликнулся и сам? Почему не запретил? Просто... Он готов дать ему шанс. Но обманывать не хочет, так как желанных для Сынёна слов у него на языке все еще нет. Он может их написать. Но не сказать. И он действительно допускал в своей голове ту самую мысль, в которой этот невозможный ребенок перестает быть таковым, привнося в жизнь Вана новый смысл, но только вот зафиксировать эту мысль у репортера не получается. Еще слишком рано. Он не успел с ней свыкнуться. Он не успел ее обдумать, а Чо уже требует ответов, наплевав на личное восприятие Ибо, которое разительно отличается от его собственного. И так ли сильно Сынён уверен в том самом слове, которое он не раз выдыхал ему куда-то в затылок, думая, что это что-то изменит за краткие мгновения? Уверен ли Ибо в самом себе? Нет. И при этом есть то самое, что опровергнуть он не может. Что именно? Этот «ребенок» ему нравится. Ибо хочется к нему прикасаться, позволяя в ответ тоже самое; он не просто позволяет ему остаться рядом с собой, но и сам ищет встречи, соглашаясь на все приглашения; когда Чо находится у него дома, то где-то на краю сознания теплятся мысли о том, чтобы попросить его остаться, но уже не на ночь, а на пару дней, недель, чтобы просто попробовать прочувствовать всю эту атмосферу чуть глубже и лучше, чтобы убедиться окончательно. Но все идет трещинами после чужого нетерпения. У Сынёна и Ибо разные понятия времени. И для Вана времени все еще прошло слишком мало для того, чтобы он смог дать мальчишке ответы на все интересующие его вопросы. Он поторопился. Это нужно было делать не сегодня.
[indent] — Что ты хочешь услышать?

И хотелось бы оплатить все проблемы и неустойки, но за это, увы, не заплатишь простой бумагой. Как прервать чертов круг? Отказаться от вечной гонки? Неужели из них кто-то правда такого хочет?

— Клятвы? Признания? Предложение съехаться и познакомить тебя с семьей? Этого не будет. — Ибо, продолжая свою речь, поднимается из-за стола и холодно смотрит на мальчишку в ответ, чувствуя, что последние слова слишком жесткие. Их нужно исправить. — Не сейчас. — Ему нужно удержать свои эмоции. Ему нужно попробовать донести до младшего свою тревогу, а также причины этих сомнений и своего молчания. — Я не хочу тебя обманывать, давая ложные и пустые обещания, которых не смогу сдержать. И не хочу того, чтобы ты сам обманулся. — он отвечает честно, но не знает способа, который бы помог ему вложить в свои слова нужный смысл. Как нужно сказать? Ибо не знает. Как ему выразить все свои опасения? Как не оттолкнуть Сынёна окончательно, зная, что он действительно может это сделать. — А-Нён... — парень делает единственную для него попытку подойти к младшему, а потому на его имени голос вновь теплеет, но отчего-то в нем непроизвольно пробивается и та самая жалость, которая сейчас может все испортить, если ее неправильно поймут. — Я просто хочу быть уверенным в том, что все правильно.
[indent] Позволит ли сейчас дотронуться?
                  Ван Ибо не умеет говорить о чувствах. Никогда не умел.