[indent]  уён хмыкает беззлобно, по чужому тону становится сразу понятно, что за настрой у лейтенанта, вот-вот начнётся публичная порка, и центром сегодняшней выволочки станет он — чон уён собственной персоной, человек, чуть не проваливший последнюю возложенную на их отряд миссию. в прочем, приказу он всё же подчиняется, отправляет чупа-чупс метким броском прямо в мусорку, даже не вставая со своего места, что, кажется, злит командира ещё сильнее, или его злит то, что на его лице вновь начинает играть привычная уже, приросшая намертво улыбка. он сидит максимально расслабленно, перекинув ногу на ногу и откинувшись на спинку стула, потому что летучка только началась, пока никто не начал говорить, беспокоиться не о чем, но уён прекрасно понимает, что это лишь старт, а впереди долгий забег по головам, достанется всем и каждому, потому что они крупно облажались, и едва держащийся кусок марли на пластырях вместо нормальной повязки ( времени перед летучкой совсем не было, пришлось обойтись тем, что было у дока под рукой ) на его правом глазу тому прямое доказательство.

[indent]  о, уён прекрасно понимает. настолько, что до сих пор не сомкнул глаз ни на минуту. улыбка моментально стирается с лица, блекнет, придавая ему нейтральный, возможно даже задумчивый вид. эта работа научила его тому, что жертвы будут в любом случае, а их задача минимизировать потери, или наоборот преумножить, зависит от цели миссии, конечно же. в этот же раз всё было по-иному, действовать пришлось быстро, времени на раздумья не было, и даже голос ёсана с соседней позиции не мог его остановить, хотя к старшему уён обычно прислушивался. он знал, что нужно делать, знал, куда стрелять, он досконально изучил план этого здания и не зря взял с собой новую винтовку с пробивными болтами, словно предчувствовал, что придётся пустить их в ход, осознанно уступив тем самым место ведущего снайпера ёсану. его задача была страховать, если всё пойдёт не по плану, что и случилось, а теперь его отчитывают за то, что половина их отряда всё-таки выжила вместо того, чтобы подохнуть под гнётом пуль разоблачивших их противников. просто, мать твою, прекрасно. уён скрещивает руки на груди и склоняет голову вбок, пока из уст хонджуна льётся гневная тирада о том, сколько положений устава в эту ночь было нарушено, сколько приказов не выполнено, и сколько самовольства было допущено. все эти слова проносятся мимо, взгляд смотрит сквозь фигуру лейтенанта куда-то в окно, что на деле являлось застеклённым террариумом, со струящейся по стене водой — гипнотизирует, заставляет даже расслабиться на какую-то долю секунды.

[indent]  губы дёргаются, из горла почти что вылетает звук, но парню удаётся вовремя себя осадить, знает прекрасно, что ответа на этот вопрос от него не ждут, пускай выпускает пар и дальше, он будет лишь тупо смотреть в глаза джуну и делать вид, что он немой, как и всегда. да, в этот раз изначально всё пошло не как они планировали, это была его инициатива — взять с собой австралийскую разработку, подаренную коллегами, он даже ни разу не испытал её в действии и чуть не лишился из-за этого глаза, но всё равно был готов и на такой риск, а всё почему… потому что жизни сану и других ребят были под угрозой. взгляд косится влево, сталкивается с профилем, высеченным словно из камня, лисьи глаза сосредоточенно глядят на командира, а уён начинает хмуриться. если бы он не сделал тот выстрел, этого человечка уже не было рядом, сану не подарил бы крепких своих медвежьих объятий, стоило им всем оказаться в вертолёте после этой долгой страшной ночи; не держал бы его руку, пока его глазом занимался доктор ким; не сидел бы сейчас почти что вплотную к нему самому. он не жалеет ни о чём, что сейчас предъявляет ему лейтенант, что распаляется, кажется, с каждой секундой всё сильнее, грозясь своим пылким темпераментом разнести весь этот кабинет к чёртовой матери. на деревянную поверхность стола опускается сильный кулак, чон невольно вздрагивает, наконец, отлипая от профиля своего любовника.

[indent]  уён опускает взгляд вниз, впериваясь в подошву своего ботинка, руки оглаживают бёдра, растирая кожу сквозь плотную ткань брюк, словно бы пытаясь воцарившуюся паузу хоть чем-то заткнуть, а внутри начинает что-то закипать, он сцепляет зубы, прекрасно понимая, что ещё немного, и вспыхнет, как спичка, что повлечёт за собой настоящий пожар, ибо все знают, что может начаться, если вступить в словесную перепалку с их командиром. он прячет ладони под столом, сжимает их в кулаки, в то время как его лицо не выражает абсолютно ничего, разве что глаза слезиться начинают от накативших внезапно эмоций. молчи, уён-а, молчи, не делай этого. его ладони вдруг касается чья-то тёплая рука, чон дёргается едва заметно и почти что сразу разжимает один из кулаков, переплетая их с сану пальцы, предпочитает сжать чужую ладонь, и этот небольшой жест столько сил даёт ему сейчас, что, кажется, он ощущает, словно готов на любой подвиг пойти.

[indent]  — я бы сделал это снова.
[indent]  — повтори? прости, мне кажется, я не расслышал, что ты сейчас ляпнул.
[indent]  — я бы сделал это снова, — затравленным волком уже смотрит на джуна, едва дёргает рукой, но сану удерживает её в том же положении, не позволяя сделать лишнего движения. уёну остаётся лишь беспомощно впиваться ногтями в огрубевшую с годами кожу его возлюбленного, понимая, какой пиздец произойдёт в следующую секунду, но его уже не остановить. с первой произнесённой фразой, словно открывается чёртов затвор, позволяющий, наконец, прорычать в ответ хоть что-нибудь. — а где был ты, лейтенант? когда твоя команда оказалась разрознена, когда чонхо оказался в западне и нуждался в прикрытии, где был ты? когда эфир был пуст, ни звука лишнего. где был ты, когда сану чуть не, — договорить у него не выходит, голос срывается, и ему приходится откашляться, что ж, может, оно и к лучшему. глаза, что до этого были готовы вот-вот прожечь в его теле дыры, наливаются кровью, от этого взгляда становится совсем не по себе, но уёну сейчас глубоко плевать на то, спишут его сейчас как ненужный груз, или нет. плевать на всё, единственное, что сейчас было самым важным — сану жив.

[indent]  хонджун прав, в общем-то. они с самого начала были поставлены в известность о том, что рано или поздно они все могут умереть, в результате случайности ли, чьей-то халатности или прямого приказа от вышестоящего руководства, они и не люди толком, а трупы ходячие, только вот уёна это положение вещей больше не устраивает. он больше не хочет рисковать жизнью, потому что теперь ему есть за что бороться, есть ради чего, нет, ради кого жить. кажется, что его ладонь сжимает чужую так сильно, что вот-вот сведёт пальцы, но он всё ещё держится, тихо выдыхает про себя и вновь сжимает с силой челюсти, когда на его голову вновь обрушивается чужой крик. наверное, никто из них ещё не видел джуна настолько взбешённым, но и уён раньше не «лажал» так сильно, хотя для него это всё ещё его личная победа, а не промах. пострадавший глаз начинает саднить и слезиться, так что ему приходится прикрыть оба от яркого света кабинета, жмурится, пытаясь это неприятное наваждение свести на нет, но со стороны это расценивается как попытка то ли на жалость надавить, то ли хер знает как ещё, потому что хонджун в два широких шага оказывается совсем рядом.

[indent]  уговаривать его не приходится, словно бы ожидая этого момента, уён выпускает руку сану из своего смертельного захвата, он почти что пулей вырывается из в мгновение ставшего душным кабинета, выдыхает резко так, что лёгкие сводит, он хлопает дверью напоследок громко и устремляется куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого проклятого места оказаться. решает скрыться в мужском туалете, быстрыми шагами измеряет помещение, прежде чем остановиться у одной из раковин напротив зеркала. пальцы цепляются за фарфоровый край, а внутри вот-вот что-то надломится. хочется кричать. громко и отчаянно, да так, чтобы весь мир его услышал, но уён всё ещё сдерживает себя, хоть и не находит больше причин. раздражает в данную минуту абсолютно всё, вплоть до этой блядской марли, что вот-вот сама оторвётся, и решает содрать её, прежде чем это произойдёт естественным путём. в зеркале на него смотрит заплывший глаз с залитой кровью склерой, вокруг пролегает полумесяцем грубо зашитый совсем свежий шрам, что теперь останется ему вечным напоминанием об этой ночи. — твою мать, — тихо произносит он, сжимая вновь кулаки. пять лет службы коту под хвост. нет, проколы разного рода случались, естественно, но, чтобы такого масштаба. чон понятия не имеет, чем всё это теперь ему обернётся.

[indent]   уён рычит себе под нос, всматриваясь в своё отражение в зеркале, оттуда на него смотрит окончательно запутавшийся и испуганный человечишка, и вместе с тем дико обозлённый не только на себя, но и на всех вокруг. нет, он точно уверен в том, что совершённое им на миссии не было ошибкой, по крайней мере сейчас, когда горечь на языке ещё не проступила, всё-таки внутри теплится единственная радостная мысль — сану, его сану живой и невредимый, в этот раз всё обошлось. но чон не вчера родился, и прекрасно понимает, что со временем этот груз страшного количества смертей, что он взвалил себе на плечи, однажды продавит его, и в одиночку справиться с этим он вряд ли сможет. руки выкручивают мощную струю тёплой воды, умывают лицо, и уён раздражённо шипит, когда та попадает на свежую рану, что теперь будет в ближайшие дни ( и чёрт знает сколько ещё сверху ) напоминанием о том, чего ему всё это вообще стоило. как будто внутренних угрызений совести мало, нет, нужно было почти лишить себя глаза — усмехается, наблюдая за тем, как стремительно краснеет вода, обрамляющая его лицо, шрам кровоточит, док слишком спешил, потому что летучку нельзя пропускать ни в коем случае, и теперь пара швов разошлась из-за того, что чон уён не умеет держать эмоции под контролем. вступать в перепалку с хонджуном было не лучшей идеей, вынужденное осознание доходит до него лишь минуты спустя, и только сейчас он наконец-то понимает, что нарушил за последние сутки не один, не два, а десятки пунктов устава, который его заставляли зубрить наизусть ещё годы назад. если нужно, он признает ошибки, как только успокоится и придёт в себя, но станет ли он сожалеть и раскаиваться? нет. потому что цель оправдывала любой риск, на который тот был готов и, собственно, в итоге пошёл.

[indent]   дверь в помещение отворяется с противным скрипучим звуком, и рука резко на автомате тянется к поясу, следуя привычному уже рефлексу, но боковым зрением уён замечает знакомый, родной уже силуэт, и позволяет себе немного расслабиться, вновь упираясь ладонями в раковину. в груди рождается смешанное чувство, потому что с одной стороны ему бы пересидеть в одиночестве какое-то время, успокоиться, подумать в коем-то веке, потому что наличие рядом слушателя ( особенно такого хорошего и зачастую лояльного как сану ) предоставляло возможность выговориться, а когда уён открывает рот, контролировать себя перестаёт почти что моментально. уён молится, чтобы сан не подходил ближе, ибо знает, что не сможет сдержаться, не сможет смолчать и просто отпустить ситуацию, обида в груди всё ещё жжётся, задевая своими раскалёнными иглами нутро, раздирая плоть и стенки органов на лоскуты, позволяя тем истекать кислотным варевом, подкатывая к горлу необъяснимым сейчас возмущением. чужая рука ловко и почти незаметно для него самого захватывает его в свой ласковый плен, переплетая их пальцы, и от этого жеста всё только сильнее внутри разъедать начинает.

[indent]   — чего насупился, пташка? — «пташка», обращение гораздо более личное и интимное, чем любые «котики-кошечки» у типичных молодожёнов, уён даже позволяет себе расслабиться на пару секунд, прикрывает глаза, когда его заключают в объятия, хоть и нежности эти сейчас совершенно не к месту. секунды эти пролетают довольно быстро, вновь уступая место первородному гневу. слишком многое сейчас на его плечи свалилось, и слишком многое осталось невыраженным, невысказанным, и так уж вышло, что чхве сану сейчас был единственным человеком, который мог всё выпаленное в сердцах уёном абсорбировать. — пусти, — еле слышно проговаривает себе под нос, понимая, что с чужим напором ему вряд ли удастся совладать, ведь сану сильнее него  раз в пять, поэтому всё что ему остаётся это сцепив зубы упрашивать, умолять подчиниться. — тише, — из груди вырывается скептический вздох, уён усмехается, встречаясь со взглядом напротив, когда с его спины наконец пропадает рука, что до этой минуты прижимала его к сану. чон тормозит, вместо того чтобы пойти во все тяжкие, уступает сам, подчиняется и разрешает чхве вести, как он всегда и делал, в общем-то. но долго он не позволит этому длиться, в конце концов, когда он вообще упускал возможность высказаться?

[indent]   сан немногословен, но свои слова он чеканит словно монеты из драгоценнейшего металла, жаль, что уён сейчас совсем не в состоянии, чтобы по достоинству их оценить, и хоть он добивается той самой поддержки, что сейчас была ему жизненно необходима, внутри же всё почти изъедено и отравлено злобой, что вот-вот выльется в его гневной речи. слишком поздно на задворках мелькает мысль о том, что сану в общем-то не заслужил всё это выслушивать, но, с другой стороны, кто, если не он. чонхо? который молча выслушает, а потом просто уйдёт по своим делам. ёсан? который пожмёт плечами, покивает головой и переведёт тему в другое более нейтральное русло. а больше уёну и поговорить было не с кем, с остальными членами команды ему так и не удалось сдружиться до такой степени, чтобы доверять своё недовольство начальством.

[indent]   — мог бы сказать об этом в кабинете, может тогда не одного меня облаяли, — чон чувствует, как по скуле вновь стекает что-то мокрое, взгляд косится в сторону зеркала, и то, что он видит едва ли удовлетворяет его. руки тянутся к ближайшему рулону с бумажными полотенцами, отрывает себе чуть ли не метр, старательно обтирая лицо, и неосторожно вновь задевая свежие швы, что ещё держались на месте. — сука, — в раздражении отбрасывает пропитанную влагой и кровью бумагу в раковину и обращает свой раздражённый взгляд в сторону сану. — он же, блять, пропал просто. я считал секунды, сан. его не было в эфире три минуты и сорок одну секунду, сука, три минуты, за которые мы все могли подохнуть, — бум, остановиться уже, кажется, невозможно, дамбу прорвало почти что моментально, зато от высказанных слов, наконец-то, уён начинает чувствовать себя более-менее живым. — он что, действительно хотел, чтобы мы сидели на своих позициях и ничего не делали, пока за вами уже вовсю началась погоня? я должен был просто смотреть? серьёзно? я. должен. был. смотреть? — делает по паузе после каждого своего слова, угрожающе надвигаясь на сана, будто бы тот мог что-то ему возразить сейчас и как-то оправдать руководство. ладони сжимаются в кулаки, уён замахивается и к моменту столкновения с чужой грудью сбрасывает напор силы до минимума, лишь легко ударяя в итоге по ней ладонями, после чего отталкивая возлюбленного на шаг от себя. — этот человек, — вытягивает указательный палец в направлении кабинета лейтенанта, — был готов к тому, что вы умрёте. что ты умрёшь, сан. а теперь он считает виноватым меня. я виноват в том, что ты выжил, — из груди рвётся истеричный слегка смех, голова начинает опасно кружиться и в какой-то момент тело уёна ведёт в сторону раковины, больно ударяясь бедром о фарфор. на это он лишь молча выставляет перед собой ладонь, видя, как сану порывается вновь между ними расстояние сократить, заверяет, что всё в порядке. — если он меня уволит, так тому и быть. к чёрту эту работу, к чёрту это руководство. я больше не хочу рисковать жизнью и глядя в снайперский прицел думать, выживем ли мы в этот раз. хватит с меня этого, нет, сану, послушай меня, — прерывает попытку старшего вновь вклиниться в его личное пространство, отшатывается от него на пару шагов назад, и его слегка затуманенный взгляд впивается в чужой торс, который ещё десятки минут назад стискивал бронежилет с парой застрявших в нём пуль. в голове проносится мысль о том, что, у сана вновь останутся багровые синяки, что будут заживать недели, но всё лучше, чем дырки от этих самых пуль — от этого заключения уёна аж передёргивает, парень нервно хрустит шеей, потупив в итоге взгляд куда-то в район собственных берцев.

[indent]   — всё зашло слишком далеко, сану, между нами. я не готов это терять, не готов умирать так рано, нет, — успокаивается также быстро, как и вспыхивал до этого, тянется к старшему невольно, и уже через несколько секунд находит себя вплотную к нему. по лицу вновь что-то стекает, мажет неприятным ощущением, но уён старательно это игнорирует, заглядывая в лисьи глаза напротив. если бы его спросили, он бы вряд ли смог подобрать хоть один эпитет, чтобы эти самые глаза описать, потому что, когда чхве смотрит на него в ответ вот так, колени сами собой подкашиваются, а внутри рождается новая звёздная система. в голове становится как-то благостно и пусто. — если надо, я весь мир положу, лишь бы ты жил, — уён обвивает чужую шею руками, вжимается в тело напротив и шумно выдыхает старшему в ухо. ему просто нужно было время, чтобы остыть, высказаться, с другой же стороны, когда рядом находился чхве сану, всё остальное отступало на задний план, концентрируя всё внимание снайпера на одной-единственной цели, той самой, что сейчас являлась для него ближе всех собственных идей, ценностей и даже мыслей в шальной голове. чон трётся носом о его скулу, мажет кровью щеку и отстраняется, понимая, что выглядит сейчас наверняка слегка безумно, и всё-таки слизывает алое пятно, оставляя на своих губах металлический привкус, который они с сану знали слишком хорошо, особенно сану. уён выдыхает весь воздух из лёгких и утыкается лбом в чужую челюсть, прикрыв глаза, сейчас бы остановить время и остаться так стоять на долгие часы, лишь бы им обоим больше не пришлось рисковать жизнями ради друг друга. как было бы славно.