KWON YOUNG DON // КВОН ЁН ДОН
необходимые, #56
Привет, меня зовут Квон Ён Дон. Я родился в замечательном городе Пусан и живу в нём до сих пор. Кстати, 20 ноября я задул 27 свечей, ведь именно столько мне исполнилось. Сейчас я зарабатываю, будучи стажером в адвокатской конторе, и полностью доволен. Если тебе интересно, то зимние вечера я предпочитаю проводить в кругу всего живого.

ВСЕЛЕННАЯ ТВОЕЙ ДУШИ
МЫ В ПУСАНЕ ЛЮБОПЫТНЫЕ И ХОТИМ ЗНАТЬ БУКВАЛЬНО ВСЁ. ДАВАЙ ЖЕ ПРОДОЛЖИМ НАШЕ ЗНАКОМСТВО, ПОВЕДАЙ НАМ НЕМНОГО О СЕБЕ
Если вы ждете от моего рассказа любви, розовых соплей и страданий по слезоточивым фильмам, типа Титаника, то вам лучше выйти. Дверь в том направлении, если что.
С чего я могу начать. Конечно же, детство. У нас с братом оно было в принципе обычным, как и у любого другого ребенка. Наши родители были почетными фигурами в Пусане, они зарабатывали прилично, так что деньги были неотъемлемой частью нашей семьи. Наверное, мы с Дыком всегда были особенными… хотя бы, потому что мы близнецы – самые настоящие половины одного целого. Мы вели себя практически одинаково (по крайней мере, так было в детстве), часто высказывались теми же словами, часто просили одну и ту же еду на ужин и прочее. Мы были обычными детьми, которым хотелось побольше времени проводить на улице, побольше общаться со сверстниками, побольше делать вещей, которые родители запрещали. А родители запрещали нам многое, особенно мать. Мать всегда вела себя стервозно, даже по отношению к собственным детям. Врать не буду, нам всегда больше доставалось от нее, чем от отца. Отец же был хорошим мужиком, крепким таким, с мировым терпением, потому что я не знаю в мире человека, который смог бы терпеть мою мать, но сейчас не об этом. Нас с Дыком всегда тянуло на поиски приключений на наши задницы. Мы всегда такими были. И сколько я себя помню, мы всегда творили беспредел там, где это было запрещено. Мы разыгрывали других детей, таскали девчонок за косы и все в таком духе. А потом мы сидели где-нибудь на скамье и ждали мать, которая должна была покинуть здание детского сада, чтобы стремительной походкой добраться до нас и отвесить пару пощечин. Мы злились, плакали, договаривались о том, что когда-нибудь устроим и нашей матери розыгрыш, но так и не решались, все-таки не хотелось стать изгоями в собственной семье раньше, чем нужно было.
В школе было больше проблем, потому что мы росли, что совершенно естественно, а вместе с этим и росли наши идеи о «покорении мира». Наши шалости начали распространяться и на учителей, которые потом долго выпытывали у наших одноклассников имена провинившихся. А потом они узнавали, кто это был, и нам снова доставалось от матери, которой приходилось подкупать учителей, чтобы те не доносили директору. Проблемы с исключением не нужны были ни нашей семье, ни нам самим. Скажу только то, что нас это не останавливало. Мы могли просидеть без дела пару дней, сидя тише воды, ниже травы, но потом мы снова становились «террористами» школы. Не знаю, как Дык, а я это время любил больше всего. Тогда не было все так серьезно, не было какого-то особого риска для здоровья, не было более суровых наказаний,  потому что мы были еще детьми. Скажу честно… я не помню, какие у меня были мечты. Так случилось, что я не помню, к чему я стремился, чего хотел. Помню только то, что мне безумно хотелось «заобщаться» со всеми и устроить такой погром, что офигели бы все. Да, забавное было время. Дык был не таким общительным, как я, но он всегда поддавался влиянию с моей стороны. Мне хотелось общаться со многими, я любил заводить новые знакомства, любил проводить свободное время за узнаванием кого-либо. Как правило, это нужно было мне для того, чтобы организовать собственную банду юных вандалов, которые бы творили только то, что захотят. Конечно же, никакой банды мы с братом так и не собрали, зато завели сто друзей (хоть и старший часто осуждающе смотрел на меня из-за этого).
В старшей школе мы вели себя ничуть не лучше, потому что наши страсти к приключениям не угасали. Ёндык вел иногда себя более холодно по отношению к тем или иным вещам, он всегда был более сдержанным. У меня же царя в голове не было вообще. Я был готов пойти на взлом чьей-нибудь квартиры и не боялся быть пойманным, но от подобных преступлений меня всегда удерживала рука старшего брата на моем плече. Материнский авторитет в наших глазах упал совсем, когда мы перестали получать выговоры за наши проделки. Бедная моя мать. Она, наверное, настолько устала от нас, что просто по установке приходила в школу, платила взятки и уходила. А мы оставались на своих местах, снова затихали на пару дней, а потом опять за свое. Нас в школе многие ненавидели, потому что мы умудрялись отравлять жизнь очень многим людям. Мы склоняли на свою «преступную» сторону хороших людей, за что нас ненавидели вдвойне. Учителя свыклись с таким положением, так что даже не тратили времени на то, чтобы разъяснить нам: почему мы поступаем неправильно. Да мы и сами прекрасно это знали, так что не нуждались в часовых лекциях. Нам было по пятнадцать, когда наш отец заработал нервный срыв. Мы с братом совершенно не думали о том, что когда-нибудь сможем довести самого спокойного в мире человека – нашего отца – до больницы. На какой-то момент мне совершенно перехотелось отравлять жизнь всем вокруг, я честно пытался сидеть смирно,  вникать в речи учителей, делать домашние задания по вечерам в своей комнате… Но вы знаете, каково это: когда ты пытаешься быть тем, кем не являешься, пытаешься делать то, к чему у тебя не лежит душа. Ты становишься жалким подобием, копией остальных вокруг. Дык тоже смирился на какое-то время, но он был старшим, а это значило, что он всегда был умнее, успешнее, трудолюбивее меня. Нас часто сравнивали, но когда после имени Ёндыка взрослые добавляли слова вроде: тот, что поумнее, тот, что симпатичнее, тот, что спокойнее – меня это дико раздражало. В то время я боролся с самим собой, потому что меня бесило практически все: от моего старшего брата-близнеца до составляющих ингредиентов завтрака. Но спустя какое-то время я подостыл, ненависть ко всему прошла, но зато вернулась жажда устроить что-нибудь подлянское, потому что руки чесались просто невообразимо. Мы с братом снова взялись за свое, только теперь мы не просто травили окружающих, мы старались делать это незаметно. Пусть все знали, что это мы, но прямых доказательств мы старались не оставлять (было время, мы с братом пересмотрели много сериалов про крутых парней). К слову, учиться мы успевали довольно неплохо. Дык был отличником, хоть это и было пиком противоречия, учитывая наш с ним образ жизни. Я тоже был где-то на уровне, голова у меня работала хорошо, я быстро усваивал материал, а потому мог не тратить время на какие-то домашние задания и прочую школьную лабуду.
В общем, школу мы окончили хорошо, но вот дальнейший путь, к сожалению, определили не мы, а наша вездесущая мать. Дело в том, что мы достали предков настолько, что они буквально за шкирку выпнули нас из дома, отправив со шмотками в общежитие, которое прилагалось к университету, куда нас устроили они же. Мы должны были забеспокоиться, мол, как же наше будущее, кем нам быть, на кого учиться и прочее, но именно отсюда и началась наша веселая жизнь. По-настоящему веселая. Мы получали чеки на приличную сумму от родителей каждый месяц, видимо они не желали, чтобы мы вдруг появились дома и начали клянчить деньги на проживание, поэтому они сами проявили данную инициативу. Универ – это не школа, никто за тобой носиться не будет, в случае каких-то проблем заставят решать их и разбираться самим. Ну и, конечно же, куча перспектив в плане посева хаоса. С первого дня я зазнакомился с огромным количеством людей. На удивление, я им понравился, да и они были ничего. Дык, как всегда, держался в стороне и играл роль моего старшего брата-близнеца, которому на все похеру. Но так было только поначалу. Мы с братом провернули наше первое дело – на паре химии подожгли целую аудиторию. Нас сразу же вычислили (ну нужно было так ржать во время пожарной тервоги), а по университету прошелся слушок, что мы юные безбашенные бандиты, от которых лучше держаться подальше. Были, конечно, люди, которым подходила подобная репутация, но мы с Дыком решили, что было бы лучше, если б мы держались только вдвоем. Мы чувствовали себя крутыми плохими парнями, как в тех сериалах, когда устраивали очередной «недетский» розыгрыш одного из однокурсников. Было действительно весело, нас это затягивало и манило, как мед медведей. Самой грандиозной проделкой была вечеринка, которую мы устроили прям под окнами ректората. Поначалу нам казалось, что там никого нет, но сделав музыку громче (без усилителей не обошлось), в окне показалось недовольное красное лицо нашего ректора, который пытался прогнать нас своими криками. Он грозился вызвать полицию, но никто его не слушал, все продолжали пить, целоваться, оттягиваться, в общем. Но, несмотря на подобное веселье, многие продолжали нас сторониться, что лично меня совершенно не задевало. Никому не хочется проблем, но что делать, если ты родился, чтобы их создавать? Вот и я так думаю – следовать своим желаниям. Но была одна девушка, к которой я неровно дышал – Черин. Честно сказать, для меня это было ново, потому что я в принципе-то про какие-то любовные дела ничего не знал, я был слишком занят обустройством своих личных проблем, чем какими-то побегушками на свидания или еще чем-то в этом духе. Но Черин была особенная. Я видел, как она поглядывала в нашу сторону, и, черт возьми, я был готов поклясться, что ей хотелось того же, что было у нас – свобода. Как-то раз я выследил, где она живет, а потом я подначил Ёндыка забраться к ней в квартиру, когда я перестал видеть ее на лекциях по праву (это были единственные пары, которые я посещал чаще, чем все остальные… учитывая, что прогуливали мы по-черному). Когда же она увидела в окне мое лицо, то тут же швырнула телефон, что был у нее в руке. Было лето, а окно было открыто, чтоб вы понимали. Телефон угодил  мне прямо в лоб и чтобы не свалиться вниз, мне пришлось  ввалиться к ней. Дыка же она впустила через дверь, он отказался участвовать в таком абсурдном способе зайти к кому-то в гости. Позже я мимоходом узнал о смерти ее дедушки, из-за чего та практически не посещала универ. Ну, мне и пришла в голову идея растормошить ее, благо, это делать мы с братом умели лучше всего. И у нас это получилось. Черин стала какой-то отдушиной. Если иногда наши гуляния заканчивали по-обычному – дракой в каком-нибудь баре, то Черин воистину стала новым дыхательным путем (по крайней мере, для меня), придумывая новые способы развлечения. А потом она призналась, что у нее ко мне есть чувства. Знаете, я даже и подумать не мог, что когда-нибудь она ответит мне взаимностью, только вот что я понимал в таких делах? Конечно же, я наобещал ей, что буду любить ее так, как никто до этого, что вместе мы перевернем Пусан с ног на голову. Только вот была одна незадача… оказалось, что я очень подвержен изменам. Странно, но до того, как мне приглянулась Сиэль, девушки как-то не рвались со мной знакомиться. Но как только у меня появилась она, ко мне тут же начали клеиться самые разные особы. И я не устоял. В первый раз даже меня мучила совесть, но вот во второй… Я понял, что не смогу быть верным кому-то одному, так что я перестал проявлять осторожность, целуясь с кем-то среди белого дня. А зря. Потому что Черин все видела и, естественно, наша дружба, как и все остальное, канула в лету. Буквально на следующий же день я узнал, что родители упекли ее за решетку в целях «обучения». Я понял, что пора сворачиваться.
Мы перевелись из нашего университета в Сеульский. Мы уехали из Пусана на какое-то время, естественно, с моей подачи. Обосновавшись в Сеуле наша жизнь с Ёндыком стала как-то более спокойной. После того, как мне пришлось оставить Черин в Пусане, на какие-то неприятности осознанно идти и нарываться не хотелось. Я потратил какое-то время на алкоголь, который помогал забыться. В состоянии опьянения я нарвался на пару драк, получил несколько переломов, загремел в больницу. Дык отговорил меня от этого дела, а мне не оставалось ничего другого, кроме как послушать его. Прошла еще пара лет, брат окончил медицинский факультет, я юридический. Мы были снова свободны в большом городе, но тоска по дому откровенно рвала душу. Я лично очень скучал по Пусану. Мне не нравился Сеул, воздух какой-то другой, люди другие. Поэтому я уговорил Дыка вернуться, а тот был не против. Мы сняли квартиру в центре города, благо средства нам позволяли, хоть и связи с родителями мы практически не поддерживали. Они давно не слали нам денег, хотя иногда на праздники приходили чеки с определенными суммами (каким-то образом они всегда нас находили). Чисто случайно мы наткнулись на людей, которым нужны были двое вышибал. На одной из досок объявлений в каком-то клубе висела листовка с поиском. Как ни странно, это идеально подходило для нас, потому что работой пока в воздухе не пахло, а это был хоть какой-то заработок. Это было где-то года два назад. Как оказалось, наш работодатель напрямую связан с мафией, контролирующей некоторые районы Пусана. Но нас это не очень смутило. Людям-проблемам, коими мы были всю свою жизнь, только туда и дорога. А учитывая, что кроме мускулов у нас были еще и мозги, мы были очень ценными экземплярами. Мы совмещали наши природные способности с физическими возможностями, продвигались по карьерной лестнице (брат заделался медицинским консультантом у организации, которую возглавлял наш босс).
Все пошло кувырком буквально пару дней назад. Я увидел ее – Черин. Не знаю, доводилось ли вам испытывать такое, но я почувствовал, что я будто снова в университетские годы веду ее куда-то, чтобы мы снова устроили какой-нибудь погром, оттянулись в каком-нибудь баре. Дело было утром, она спешила куда-то, на работу, наверное. Я не удержался и проследил за ней, так что чуть позже я узнал, что она работает в какой-то адвокатской конторе. И ко мне в голову прокралась мысль: мне захотелось снова вернуть то время, когда нас было трое. А потому, записав адрес и телефон этой конторы, я отправился прямиком к брату, чтобы предложить ему самую абсурдную вещь, которую только мог выдумать. Мой план состоял в том, чтобы мы устроились в контору к Сиэль, у них как раз была свободна вакансия судмедэксперта, а я бы устроился помощником адвоката. Таким образом, она не смогла бы от нас никуда деться, мы могли бы снова наладить общение, забыв прошлые обиды. Отлично пройдя собеседование, мы были приняты на работу буквально вчера. Сегодня суббота, так что нам велели начать работать в понедельник. Жду не дождусь, когда увижу лицо Черин, когда она узнает, что я буду ее помощником.

ТВОЁ МАСТЕРСТВО

СПАСИБО ЗА СТОЛЬ ПОДРОБНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ. А ТЕПЕРЬ МЫ ХОТИМ УЗНАТЬ КОЕ-КАКИЕ ДЕТАЛИ О ТЕБЕ
432651362

ПЕРОМ ПО БУМАГЕ

Дживон уныло разлёгся на диванах клуба «Цитадель», тут же устремляя свой взгляд куда-то в потолок. Тело немного ломит – сказывается жажда, да и недомогание какое-то тоже участи не облегчает. Он складывает руки на животе и закрывает глаза на какое-то время. В его голове мелькают картины, которыми он живет уже очень давно: убийства. Собственными руками Бобби хватает жертву за руку, наносит удар по коленной чашечке, чтобы обездвижить. Это девушка, совсем хрупкое создание, не созданное для того, чтобы хоть как-то теперь сопротивляться – это заводит Вона еще больше. Он смотрит ей в глаза и улыбается, пока что это спокойная улыбка, вроде как даже успокаивающая. Он перекидывает девушку через плечо, как какую-нибудь тяжелую ношу, и в тот же момент скрывается с места преступления. В следующее мгновение он оказывается на пустыре – старое заброшенное кладбище, которое уже давным-давно никому не нужно. Дживон бьет ногой достаточно увесистую надгробную плиту, и та ломается у самого основания. Теперь она служит хирургическим столом, а Бобби теперь может показать своей жертве самую страшную ее смерть. Он касается губами ее шеи, вонзает клыки неторопливо, медленно и мучительно, чтобы девушка поняла, что смерть будет еще более медленной от потери крови. Парень ведет кончиками клыков чуть ниже по нежной коже, достигая ключиц, а после, вонзая свои клыки в нее с такой силой, что девушка вскрикивает – Бобби умеет выбирать места, где никогда никого нет, ее криков все равно бы не услышали. Улыбка Дживона приобретает слегка сумасшедший характер, он начинает тихо хихикать, а после шептать жертве на ухо, что он будет делать с ней дальше. Ее глаза расширяются от ужаса так, что она начинает молить про себя о скорой смерти. Вампир видит это в ее глазах и начинает злиться, он ненавидит смирение всеми фибрами своей жалкой души. Вон касается кончиками ногтей недавнего укуса и вонзает туда пальцы что есть силы. Девушка снова заходится криком и начинает цепляться ногтями за надгробную плиту, которая служила ее «подставкой», ломая их о бетонную поверхность. Бобби слышит все: он слышит треск ногтей, слышит ее бешено стучащее сердце – и начинает смеяться. Он – экспериментатор, ему нравится смотреть за реакциями жертв, ему нравится слушать каждый раз новый крик боли. И сейчас он засовывал пальцы глубоко под кожу, раздирая плоть ногтями, проникая под слой мышц, хватаясь за ее ключицу. Другой человек бы уже давно оглох от ее криков, но Джи это придает еще большей уверенности, еще большего гнева, смешанного со смехом над человеческой жизнью, так что он хватает ключицу и тянет ее на себя, тут же встречаясь с лицом жертвы. Он запечатлевает это выражение в своей памяти, оставляет этот образ в своей голове и снова вонзается в ее шею зубами…
Бобби открывает глаза и снова видит потолок «Цитадели». Он голоден. Образов в голове уже не достаточно для того, чтобы насытиться, а потому он поднимается на месте и встречается со взглядом Ханбина. Ханбин… весь такой из себя спокойный, рассудительный, он смотрит на Дживона и определенно понимает его мотивы. Еще только двенадцать часов ночи, а небо уже чернее черного – пора выходить на охоту. Биай только еле заметно кивает, в то время как Дживон уже надевает свое черное пальто и выходит из клуба. Глаза немного режет свет фонаря, а позади уже послышались тихие шаги его друга. Парень оборачивается и слегка таращит глаза от предвкушения предстоящего им веселья и улыбается.
– Давненько я этого ждал, – он усмехается про себя и переходит дорогу, не дожидаясь ответа Ханбина. За эти 600 лет, что они живут, кажется, что он и так его понимает. Слова тут излишни. В голове Бобби снова проносится та картина с умирающей девушкой, и его глаза загораются. Он всегда действует не так, как Ханбин. Он мог с огромной скоростью подкатить к жертве так, что та даже понять не успеет, что произошло, а потом утащить куда-нибудь. Неет. Ему нравится видеть в чужих глазах страх, когда он идет прямо навстречу будущему трупу. Ему нравится зажимать рот жертве и только потом исчезать с места похищения. Он действовал всегда неосторожно, что иногда даже Ханбин не мог предугадать, попадется ли Джи на этот раз или же обойдется. Сегодня ночь была слишком темной, что нравилось Вону еще больше, он сканирует местность вокруг, натыкаясь на редких людей, взглядом и невольно облизывается. – Свернем в парк, пожалуй? – он обращается к Бину, после получая в ответ очередной кивок. Сегодня он не разговорчив, наверное, опять нашел себе пищу для размышлений.
Дживон снова переходит дорогу и ровняется с Ханбином, идет плечом к плечу. Он бросает совсем мимолетный взгляд в сторону другого вампира и усмехается, заметив на губах того легкую улыбку. «Что же тебя так веселит, проказник», – качает головой и сворачивает в сторону арки, за которой открывался приличных масштабов парк. Здесь было много ветвистых деревьев, так что без листвы зимой они смотрелись еще более пугающе. Вампир любит это место. Его всегда тянуло к чему-то живому, что в такое время года казалось мертвым. Несмотря на все те безумства, на которые Бобби был способен, он все-таки довольно романтичная личность. Его привлекали драмы, поэзия, театральное искусство… Ему также нравилось сравнивать свои убийства с каким-нибудь полотном художника, да что там, он сам иногда называет себя художником, объясняя жертве, какие краски она на себя скоро примерит. Дживон невольно замирает перед входом в парк. Он останавливается прямо напротив арки и скользит взглядом по железным прутьям, изогнутым в орнаменте. Где-то впереди останавливается Бин и вопросительно на него смотрит. Бобби отмирает и медленно подходит к другу, после касаясь пальцами его плеч. Он притягивает того к себе и легко целует чужие губы, задерживаясь на несколько секунд, и перед тем, чтобы отпрянуть, напоследок слегка прикусывает нижнюю. Это своеобразный ритуал Бобби перед тем, как превратиться в неконтролируемое чудовище. Сегодня он не собирался бежать с места преступления, он хотел сделать все здесь, в парке. Фонари не работали, что странно, а может и, наоборот – по воле случая, чтобы дать вампирам сделать свое дело в полной темноте с наименьшим риском быть пойманными. Вон снова гуляет взглядом по дорожкам, ведущим к центру парка, где располагался больших размеров фонтан с какой-то статуей в его завершении, конечно же, неработающий в это время года. Зацепившись за фигуру довольно упитанного мужчины в паре сотен метров от него, Бобби подмигнул Ханбину и стремительным шагом направился к будущей жертве. В голову тут же ударила жажда. Моментально все тело будто активировалось и затребовало убийство. В нос ударил едва уловимый запах крови – возможно, мужчина порезался где-то, кто знает, но это была его большая ошибка. Этот запах дразнил Дживона, распаляя его желание до критической точки. Он специально наступает на так удачно валявшуюся на дороге ветку. Та издает хруст, мужчина впереди застывает и оборачивается. Вот этот момент! Вон запоминает его, сначала он видит в глазах жертвы недоумение. Мужчина успевает еле слышно обронить что-то типа «чё за дела», но в следующий момент Бобби делает подсечку, заставляя того упасть на землю. Вампир хватает его за ногу и тащит куда-то за фонтан. Он не думает оглядываться, его не страшат случайные прохожие – лишняя добыча никогда не бывает лишней. К тому же, где-то здесь бродит Ханбин в поисках собственной жертвы. Заглядывая мужчине в глаза, Джи безумно ухмыляется.
– Спорим, ты даже не представляешь, что человек может умереть такой смертью? – он сдавливает одной рукой коленную чашечку жертвы… послышался треск, что тут же вызывает громкий и протяжный крик. Вон упивается этой болью. С тихим смехом он проделывает то же самое, только с щиколоткой, снова ощущая, как трескается кость под его пальцами. Мужчина заходится слезами, кричит жалобно, умоляет остановиться, но он не на того напал. Бобби никогда не остановится. С другой стороны, кто захочет прекращать то, что доводит до эйфории? Вампир оголяет руку своей жертвы, избавляя мужчину от его пуховика – он ему уже не понадобится. Тем временем поверхности земли коснулись первые снежинки, что заставило Бобби на какой-то момент замереть. Ему нравилось это время года, он любил зиму также сильно, как драматическое искусство. – Пусть раненный олень ревет, а уцелевший скачет. Где спят, а где – ночной обход, кому что рок назначит, – он произнес это тихо, но достаточно, чтобы его услышал мужчина, который также замер на мгновение, пытаясь предугадать свою судьбу. Дживону нравилось цитировать Шекспира, он обожал Шекспира. А сейчас, когда перед ним предстала такая романтическая картина, было просто невозможно не произнести эти строки вслух. Уставившись снова на лицо человека, застывшего перед ним, Вон улыбнулся так широко, что казалось, сейчас его рот разорвется. Обнажив свои клыки, он тут же прильнул к запястью, которое до сих пор сжимал в своей руке, начиная с остервенением высасывать кровь из вен. Теперь он начинал чувствовать, как чужая сыворотка заполняла его с ног до головы, как чужая боль начинала течь теперь по его венам, вампир почувствовал истинное наслаждение. Через какое-то время он отпрянул от запястья, надеясь продолжить свои садистские игрища с ломанием костей (грех не признаться, ведь ему понравилось это чувство). Мужчина еще жив, но еле дышит, но этого Бобби, конечно же, не заметил. Схватившись за другое запястье жертвы, он начал сдавливать чужие пальцы в собственной хватке, незамедлительно ломая их. Снова этот хруст, вампир прикрывает глаза и вслушивается в эти прекрасные звуки боли и впитывает их как губка. Тем временем снег превратился в умеренный снегопад, так что теперь все вокруг было покрыто слоем белой пыли. Не в силах сдерживаться, Дживон подтягивает мужчину ближе к себе и впивается зубами в его горло, практически тут же раздирая кожу и задевая артерию, благодаря чему ему в лицо тут же брызнула струя еще теплой крови. Парень громко смеется, он хохочет, чувствуя, как кровь струями стекает по его лицу, он облизывает собственные губы, желая почувствовать ее вкус, но затем он замечает… что жертва не двигается. В воздухе запахло смертью, что очень не понравилось мучителю. – Нет. Не-не-не, ты не можешь так просто сдохнуть, сука, – теперь он смотрит в лицо мужчине и озлобленно рычит так, словно он был зверем, а не «человеком». Он начинает беситься, его глубоко оскорбил тот факт, что кто-то соизволил умереть раньше, чем нужно. Дживон начинает избивать уже холодеющее тело, ломая кости и слыша лишь тишину в ответ. Он опускает свои кулаки на лицо мужчины, превращая его в кровавое месиво. Он продолжает это делать, пока не чувствует на своей талии чужие сильные руки, пытающиеся оттащить его от трупа. – Да какого хрена?! – практически вопит Дживон и резко оборачивается, с нескрываемой агрессией теперь глядя на Ханбина.