[indent]   уён рычит себе под нос, всматриваясь в своё отражение в зеркале, оттуда на него смотрит окончательно запутавшийся и испуганный человечишка, и вместе с тем дико обозлённый не только на себя, но и на всех вокруг. нет, он точно уверен в том, что совершённое им на миссии не было ошибкой, по крайней мере сейчас, когда горечь на языке ещё не проступила, всё-таки внутри теплится единственная радостная мысль — сану, его сану живой и невредимый, в этот раз всё обошлось. но чон не вчера родился, и прекрасно понимает, что со временем этот груз страшного количества смертей, что он взвалил себе на плечи, однажды продавит его, и в одиночку справиться с этим он вряд ли сможет. руки выкручивают мощную струю тёплой воды, умывают лицо, и уён раздражённо шипит, когда та попадает на свежую рану, что теперь будет в ближайшие дни ( и чёрт знает сколько ещё сверху ) напоминанием о том, чего ему всё это вообще стоило. как будто внутренних угрызений совести мало, нет, нужно было почти лишить себя глаза — усмехается, наблюдая за тем, как стремительно краснеет вода, обрамляющая его лицо, шрам кровоточит, док слишком спешил, потому что летучку нельзя пропускать ни в коем случае, и теперь пара швов разошлась из-за того, что чон уён не умеет держать эмоции под контролем. вступать в перепалку с хонджуном было не лучшей идеей, вынужденное осознание доходит до него лишь минуты спустя, и только сейчас он наконец-то понимает, что нарушил за последние сутки не один, не два, а десятки пунктов устава, который его заставляли зубрить наизусть ещё годы назад. если нужно, он признает ошибки, как только успокоится и придёт в себя, но станет ли он сожалеть и раскаиваться? нет. потому что цель оправдывала любой риск, на который тот был готов и, собственно, в итоге пошёл.

[indent]   дверь в помещение отворяется с противным скрипучим звуком, и рука резко на автомате тянется к поясу, следуя привычному уже рефлексу, но боковым зрением уён замечает знакомый, родной уже силуэт, и позволяет себе немного расслабиться, вновь упираясь ладонями в раковину. в груди рождается смешанное чувство, потому что с одной стороны ему бы пересидеть в одиночестве какое-то время, успокоиться, подумать в коем-то веке, потому что наличие рядом слушателя ( особенно такого хорошего и зачастую лояльного как сану ) предоставляло возможность выговориться, а когда уён открывает рот, контролировать себя перестаёт почти что моментально. уён молится, чтобы сан не подходил ближе, ибо знает, что не сможет сдержаться, не сможет смолчать и просто отпустить ситуацию, обида в груди всё ещё жжётся, задевая своими раскалёнными иглами нутро, раздирая плоть и стенки органов на лоскуты, позволяя тем истекать кислотным варевом, подкатывая к горлу необъяснимым сейчас возмущением. чужая рука ловко и почти незаметно для него самого захватывает его в свой ласковый плен, переплетая их пальцы, и от этого жеста всё только сильнее внутри разъедать начинает.

[indent]   — чего насупился, пташка? — «пташка», обращение гораздо более личное и интимное, чем любые «котики-кошечки» у типичных молодожёнов, уён даже позволяет себе расслабиться на пару секунд, прикрывает глаза, когда его заключают в объятия, хоть и нежности эти сейчас совершенно не к месту. секунды эти пролетают довольно быстро, вновь уступая место первородному гневу. слишком многое сейчас на его плечи свалилось, и слишком многое осталось невыраженным, невысказанным, и так уж вышло, что чхве сану сейчас был единственным человеком, который мог всё выпаленное в сердцах уёном абсорбировать. — пусти, — еле слышно проговаривает себе под нос, понимая, что с чужим напором ему вряд ли удастся совладать, ведь сану сильнее него  раз в пять, поэтому всё что ему остаётся это сцепив зубы упрашивать, умолять подчиниться. — тише, — из груди вырывается скептический вздох, уён усмехается, встречаясь со взглядом напротив, когда с его спины наконец пропадает рука, что до этой минуты прижимала его к сану. чон тормозит, вместо того чтобы пойти во все тяжкие, уступает сам, подчиняется и разрешает чхве вести, как он всегда и делал, в общем-то. но долго он не позволит этому длиться, в конце концов, когда он вообще упускал возможность высказаться?

[indent]   сан немногословен, но свои слова он чеканит словно монеты из драгоценнейшего металла, жаль, что уён сейчас совсем не в состоянии, чтобы по достоинству их оценить, и хоть он добивается той самой поддержки, что сейчас была ему жизненно необходима, внутри же всё почти изъедено и отравлено злобой, что вот-вот выльется в его гневной речи. слишком поздно на задворках мелькает мысль о том, что сану в общем-то не заслужил всё это выслушивать, но, с другой стороны, кто, если не он. чонхо? который молча выслушает, а потом просто уйдёт по своим делам. ёсан? который пожмёт плечами, покивает головой и переведёт тему в другое более нейтральное русло. а больше уёну и поговорить было не с кем, с остальными членами команды ему так и не удалось сдружиться до такой степени, чтобы доверять своё недовольство начальством.

[indent]   — мог бы сказать об этом в кабинете, может тогда не одного меня облаяли, — чон чувствует, как по скуле вновь стекает что-то мокрое, взгляд косится в сторону зеркала, и то, что он видит едва ли удовлетворяет его. руки тянутся к ближайшему рулону с бумажными полотенцами, отрывает себе чуть ли не метр, старательно обтирая лицо, и неосторожно вновь задевая свежие швы, что ещё держались на месте. — сука, — в раздражении отбрасывает пропитанную влагой и кровью бумагу в раковину и обращает свой раздражённый взгляд в сторону сану. — он же, блять, пропал просто. я считал секунды, сан. его не было в эфире три минуты и сорок одну секунду, сука, три минуты, за которые мы все могли подохнуть, — бум, остановиться уже, кажется, невозможно, дамбу прорвало почти что моментально, зато от высказанных слов, наконец-то, уён начинает чувствовать себя более-менее живым. — он что, действительно хотел, чтобы мы сидели на своих позициях и ничего не делали, пока за вами уже вовсю началась погоня? я должен был просто смотреть? серьёзно? я. должен. был. смотреть? — делает по паузе после каждого своего слова, угрожающе надвигаясь на сана, будто бы тот мог что-то ему возразить сейчас и как-то оправдать руководство. ладони сжимаются в кулаки, уён замахивается и к моменту столкновения с чужой грудью сбрасывает напор силы до минимума, лишь легко ударяя в итоге по ней ладонями, после чего отталкивая возлюбленного на шаг от себя. — этот человек, — вытягивает указательный палец в направлении кабинета лейтенанта, — был готов к тому, что вы умрёте. что ты умрёшь, сан. а теперь он считает виноватым меня. я виноват в том, что ты выжил, — из груди рвётся истеричный слегка смех, голова начинает опасно кружиться и в какой-то момент тело уёна ведёт в сторону раковины, больно ударяясь бедром о фарфор. на это он лишь молча выставляет перед собой ладонь, видя, как сану порывается вновь между ними расстояние сократить, заверяет, что всё в порядке. — если он меня уволит, так тому и быть. к чёрту эту работу, к чёрту это руководство. я больше не хочу рисковать жизнью и глядя в снайперский прицел думать, выживем ли мы в этот раз. хватит с меня этого, нет, сану, послушай меня, — прерывает попытку старшего вновь вклиниться в его личное пространство, отшатывается от него на пару шагов назад, и его слегка затуманенный взгляд впивается в чужой торс, который ещё десятки минут назад стискивал бронежилет с парой застрявших в нём пуль. в голове проносится мысль о том, что, у сана вновь останутся багровые синяки, что будут заживать недели, но всё лучше, чем дырки от этих самых пуль — от этого заключения уёна аж передёргивает, парень нервно хрустит шеей, потупив в итоге взгляд куда-то в район собственных берцев.

[indent]   — всё зашло слишком далеко, сану, между нами. я не готов это терять, не готов умирать так рано, нет, — успокаивается также быстро, как и вспыхивал до этого, тянется к старшему невольно, и уже через несколько секунд находит себя вплотную к нему. по лицу вновь что-то стекает, мажет неприятным ощущением, но уён старательно это игнорирует, заглядывая в лисьи глаза напротив. если бы его спросили, он бы вряд ли смог подобрать хоть один эпитет, чтобы эти самые глаза описать, потому что, когда чхве смотрит на него в ответ вот так, колени сами собой подкашиваются, а внутри рождается новая звёздная система. в голове становится как-то благостно и пусто. — если надо, я весь мир положу, лишь бы ты жил, — уён обвивает чужую шею руками, вжимается в тело напротив и шумно выдыхает старшему в ухо. ему просто нужно было время, чтобы остыть, высказаться, с другой же стороны, когда рядом находился чхве сану, всё остальное отступало на задний план, концентрируя всё внимание снайпера на одной-единственной цели, той самой, что сейчас являлась для него ближе всех собственных идей, ценностей и даже мыслей в шальной голове. чон трётся носом о его скулу, мажет кровью щеку и отстраняется, понимая, что выглядит сейчас наверняка слегка безумно, и всё-таки слизывает алое пятно, оставляя на своих губах металлический привкус, который они с сану знали слишком хорошо, особенно сану. уён выдыхает весь воздух из лёгких и утыкается лбом в чужую челюсть, прикрыв глаза, сейчас бы остановить время и остаться так стоять на долгие часы, лишь бы им обоим больше не пришлось рисковать жизнями ради друг друга. как было бы славно.